Жизнь наизнанку
Одним из главных и совершенно удивительных событий нынешнего Авиньона стал новаторский опус немецкого хореографа Саши Вальц "insideout". Театр предстает в этом спектакле в столь странном обличье, что его не сразу опознаешь как театр.
Освоение новых выразительных средств в искусстве можно сравнить с разработкой месторождений. Начинаешь разрабатывать - руды много. Потом ее становится все меньше и меньше, и надо искать другое месторождение. Те, кто ищет и порой находит новые "золотые жилы", - желанные гости Авиньона.
Программа нынешнего фестиваля четко делится на две более или менее равные части. В одной значатся спектакли, поставленные по классическим текстам, - с профессиональными артистами, с попыткой интерпретации хрестоматийного сюжета, с режиссурой в привычном смысле слова (это в основном сами французы: крупногабаритный "Король Лир" Жана Франсуа Сивадье, сыгранный на самой престижной площадке Авиньона во дворе Папского дворца, камерный "Ипполит" Роберта Кантареллы), в другой мы видим совершенно иной тип театра. В нем нет ни внятного сюжета, ни опоры на какой бы то ни было текст. Встречу с этими типами театра можно (приблизительно, конечно) сравнить с посещением музея с картинами и скульптурами и визитом на выставку современного искусства с концептами и артефактами. Пока разнонаправленные тенденции сосуществуют в сценическом искусстве на равных. Но только слепой не заметит, что гигантов вроде Льва Додина, умеющего добывать высококачественную руду в уже иссякающем месторождении интерпретационного театра, становится повсеместно все меньше и меньше. Вышеозначенные французские участники Авиньона-2007 проигрывают по всем статьям не только нашим Додину или Фоменко. Они все чаще проигрывают тем смельчакам, что покинули старые копи и отправились в опасные и увлекательные экспедиции.
Саша Вальц из числа ищущих. Ее новый спектакль - это и впрямь нечто совершенно новое. Ты входишь в зал в надежде занять место получше и вдруг видишь, что никаких мест нет. И сцены тоже нет. Есть разбросанные там и сям небольшие отсеки, в каждом из которых что-то происходит. Ты начинаешь блуждать по огромному павильону, переходя из одного конца в другой, поднимаясь по лестницам на второй ярус и тщась понять, где же должно случиться главное. Пока не понимаешь, что главного нет. Или скажем иначе - главным является все. И бродящий в каком-то безводном аквариуме, похожий на огромное насекомое человек в клетчатом костюме. И хрупкая представительница монголоидной расы, поясняющая нам сложнейшую систему развязок в индустриальной Японии. И какие-то согнувшиеся пополам люди, выставляющие себя на продажу в малюсеньких витринах. И парень, замерзающий в холодильном контейнере. И не танцующие даже, а корчащиеся в танце люди, словно бы исповедующиеся перед нами с помощью движений, выворачивающие себя наизнанку - inside out.
Зримо и вещественно Вальц передает в этом спектакле мироощущение современного человека, входящего в интернет и видящего в новостях сведения о землетрясении в Средней Азии, "клубничные" подробности о личной жизни Мадонны, душераздирающие новости из жизни шпионов. У этого человека больше нет центра и периферии, у него разрушена ось координат, но у него есть почти панический страх перед миром, в разных частях которого то и дело происходит что-то несусветное. Дробность жизни, осколочное восприятие действительности, растерянность перед нею Вальц превосходно передавала и в предыдущих своих работах. В ее знаменитом Impromtus из броуновского движения массовки вырисовывались лирические пары. Они застывали на покатом полу в немыслимых поддержках, но тут же на наших глазах распадались, рушились, а их участников уносил вихрь жизни. Но в "insideout" особенности современного театра и современной жизни доведены до логического предела. Его действие так расцентровано и непредсказуемо (ведь участники представления не просто сидят в своих отсеках, но и мигрируют из одного в другой, иногда вступая друг с другом во взаимодействие), что никогда не знаешь: вот этот человек, проходящий сейчас мимо тебя, - это артист или просто зритель. Ибо театр тут может начаться в любом месте с любого момента. Ибо танцовщики Вальц в подавляющем большинстве неотличимы от нас с вами.
Это не разрушение границ искусства, а скорее их расширение. Театр вторгается в нашу жизнь, мимикрирует, сливается с нею. Он больше всего боится показаться театром в привычном смысле слова, где есть начало и конец, главное и второстепенное, сцена и зал. Он пытается не противопоставить себя хаосу, а эстетизировать его. Ведь если нет центра, значит, нет и периферии. Если нет иерархии, значит, нет и субординации. Значит, все сущее уравнено в правах. В броуновском движении лишенной координат жизни каждый из нас рано или поздно найдет свой отсек.
