Небеса обытовленные

Чеховский фестиваль достиг своего апогея - начались показы спектаклей канадца Робера Лепажа. Первая из четырех его постановок, которые привезли в Москву, называется "Обратная сторона луны".

Даже если бы Чеховский фестиваль не сделал для отечественной культуры все то, что он уже сделал, а только привез в Москву Робера Лепажа, одного этого было бы достаточно, чтобы сказать, что его просветительская миссия выполнена. Встреча с художественным миром удивительного уроженца Квебека кажется встречей с инопланетянином. Все, что вы знали о "можно" и "нельзя" на сцене, глядя опусы Лепажа, можно и нужно забыть. Он не ставит спектакли, он их сочиняет. Для него нет запретных тем и закрытых источников вдохновения. Его фантазия работает не только во многих направлениях, но и в разных плоскостях.

В "Обратной стороне луны" он един во всех мыслимых в театре лицах — он режиссер, он единственный исполнитель всех ролей, он сценограф и автор технологических трюков, он, наконец, автор всей той истории с географией, которая будет рассказана со сцены. Лепаж поведает нам о гениальном мечтателе Циолковском, об отважном Алексее Леонове (в виде забавного манекена тот откроет в спектакле выставку достижений советской космонавтики в Монреале), о двух сверхдержавах СССР и США, соперничающих за освоение космического пространства. Он прочитает лекции, разыграет уморительные скетчи на бытовые темы, воплотит на сцене свои визуальные фантазии. Как из всей этой мешанины рождается гармония, бог весть. По всем законам, не должна бы родиться, но театральные законы не действуют на Лепажа, как не действуют законы гравитации на человека в вышедшем на орбиту космическом корабле.

На вопрос, о чем его спектакль, можно ответить просто. Он о двух братьях, недавно потерявших мать. Один из них — преуспевающий телеведущий, респектабельный буржуа. Другой — горе-ученый, тщетно пытающийся защитить диссертацию о влиянии научных открытий на культуру. Из простого ответа можно вывести ответ сложный. Это история о силе земного притяжения и вечном желании ее преодолеть. О боязни оторваться от родной почвы и стремлении к запредельному. О разуме и чувстве, прагматизме и идеализме, столь же противоположных друг другу и неотторжимых друг от друга, сколь противоположны и неотторжимы два земных полушария, два полушария мозга, две стороны луны. Проще говоря, это спектакль о единстве противоположностей.

Возникает большое искушение сравнить Лепажа из "Обратной стороны луны" с нашим Евгением Гришковцом, тоже использующим для своих сценических опусов самые неожиданные научные и исторические сведения, тоже склонным к меланхолическому философствованию и исповедальности, зацикленным, как и Лепаж, на воспоминаниях о собственном детстве. И удерживает от этого сравнения даже не масштаб личности канадского режиссера, которого вообще непросто с кем-то сопоставить, а принципиальная диалогичность его спектакля. Гришковец всегда говорит от себя и в основном о себе. В моноспектакле Лепажа все иначе.

Один из совершенно фантастических эффектов "Обратной стороны луны" состоит в том, что всякий раз, находясь на сцене в полном одиночестве, Лепаж создает эффект присутствия другого человека — собеседника и оппонента. Мы не видим и даже не слышим этого "другого". Мы в лучшем случае слышим ответы на его вопросы, заданные по телефону, но незримо он находится где-то рядом. Как обратная сторона луны.

У Лепажа вообще все и вся собеседует друг с другом и претворяется одно в другое. Иллюминатор вдруг становится дверцей стиральной машины, циферблат настенных часов — луной, а двери лифта, в котором как-то раз застряла у одного из братьев этажерка, кажутся выходом в мир иной. В спектакле появляется вдруг женщина (кто она? может, умершая мать двух братьев?), и к ней в гости залетает из иллюминатора маленький космонавт. Она пестует его, словно ребенка, и шлепает его по попке за какой-то проступок, как шлепает по попке младенца Христа Богоматерь со знаменитой картины Макса Эрнста. Горе-ученый тем временем снимает фильм о земной жизни. Он пошлет его на конкурс "Лучший репортаж для внеземных цивилизаций". И наконец первый раз в жизни победит.

Два измерения — бытовое и космическое — соседствуют в этом спектакле так, что Лепаж переходит из одного в другое, как человек переходит в собственной квартире из комнаты на кухню. И если в искусстве вообще и в театре в частности мы часто обнаруживаем попытку взглянуть на земную жизнь сверху, то тут есть еще и иное — попытка рассказывает этим, которые наверху, как нам тут живется-можется. Попытка не достучаться до небес, а просто пригласить небо в гости, ибо в нашем секулярном мире, где не осталось места для Бога, не исчезла тяга к трансценденции. Когда смотришь спектакль Лепажа, начинаешь понимать, что небо и впрямь иногда заглядывает к нам на грешную землю.