Небом единым

Можно сказать, что их судьбы обратно пропорциональны. Слава Шагала во второй половине ХХ века только росла. О Мариенгофе забыли еще при жизни. Он умер в 1962 году, а вспомнили о нем только в 1989-м. В шуме политических событий даже экранизация "Циников" не стала событием. Но время работает на Мариенгофа. Сегодня он снова моден.

Что связало навсегда Есенина и Мариенгофа, несмотря на неизбежный разрыв? "Ах, какие струны / Были у Сережи! / А какое сердце! Что за сердце было! / И такое сердце / Баба погубила". Это уже в сороковые годы написано. А Шагал в это время пребывал в самом жерле ада. Гитлер строил печи по всей Европе, чтобы сжечь в них и Шагала, и Мариенгофа.

Ныне полотна Шагала в лучших музеях мира. В Москве, в Петербурге, в Риме и Париже всегда возле его картин толпятся люди. Он создал свое живописное житие — от Шагала. Здесь крест и Тора, православная церковь и синагога — один и тот же храм. Гитлер говорил: "Я отучу евреев смеяться". Не отучил. И Шагал, и Мариенгоф, несмотря на все испытания самого жестокого века, до конца дней сохранили бесценный дар самоиронии. Циники Мариенгофа — это просто люди, сбросившие оковы идеологий. А летающие местечковые евреи в картузах и раскинутых, как крылья, лапсердаках — это просто люди, которых ни Гитлер, ни Сталин не отучили летать и смеяться.

"Обвяжите, скорей обвяжите вокруг шеи / Белые руки галстуком", — заклинал Мариенгоф, и женщины выполнили эту просьбу. Они обожали его не меньше, а, может быть, даже больше, чем Маяковского и Есенина. Не за стихи. А за то, что в море хамства он так и остался собой, несломленным, элегантным, почти циничным. И его брак с актрисой Никритиной был счастливым. Только вот сын покончил с собой.

И Мариенгоф, и Шагал прожили жизнь скитальцами. Шагал так и остался сердцем в покинутом Витебске. Мариенгоф так и остался среди всех пришельцем и чужаком. Он вернулся в Россию в 20-х годах, но книги его были запрещены и забыты. Картинам Шагала позволили по-настоящему выйти из запасников только на исходе 80-х. Но какая разница, где и когда. Важно, что оба вернулись.

У Марка Шагала есть знаковая картина "Поцелуй". Красивый молодой человек с волооким палестинским взором летит по воздуху над своей возлюбленной и, причудливо выгнув вниз шею, целует ее в уста. Этот летящий влюбленный франт чем-то похож на красавца Мариенгофа, сына крещеного еврейского интеллигента из Пензы. Шагал был свидетелем кровавых погромов. На глазах у Мариенгофа был застрелен его отец — случайной пулей белочеха. Впрочем, не совсем понятна эта версия про белочехов. Не мог будущий друг Есенина и основоположник имажинизма знать, откуда и чья это была пуля. Да и так ли это важно, если на глазах убили отца.

Был ли Шагал в здравом уме и в твердой памяти, когда стал комиссаром в Витебске? Зачем художнику быть комиссаром? Затем, чтобы не было больше погромов. Чтобы дома и улицы расписывали картинами, говорящими о любви и мире. Шагал любил этот убогий быт. Летающие коровы и лошади, евреи в картузах и лапсердаках, покосившиеся бараки и даже грязь на дороге — все это стало образом рая на его холстах.

В небе Шагала летали беременные коровы, а Есенин взывает: "Господи, отелись!". Имажинисты Мариенгоф и Есенин расписывали дома и перекрашивали зеленую листву во все цвета радуги. Они мечтали об отмене наций, рас и сословий. Мечты деревенского парня из Рязани и пензенского интеллигента Мариенгофа в то время полностью совпадали. Они четыре года спали в одной кровати, согревая друг друга от всепроникающего холода. А их совместные выступления собирали толпы восторженных слушателей. Тиражи Мариенгофа превышали тиражи Маяковского и Есенина. Его артистизм гарантировал успех даже в тех случаях, когда Есенин был, мягко говоря, не в форме. Есенин и Мариенгоф колесили по истерзанной России, потрясая аудитории богоборческими стихами.

А Шагал, почувствовав неладное, уже рванулся в Европу. Рванулся, было, и Мариенгоф, но не справился с ностальгией — вернулся. Почти все вернулись. Есенин — из Нью-Йорка, Маяковский — из Парижа, Мариенгоф — из Берлина. Маяковского ждала пуля, Есенина — петля. Шагал остался в Европе, чтобы оказаться в самом пекле антисемитского ада. Он бежал от Гитлера из Парижа в чужой одежде, с поддельными документами и чудом спасся. Сколько Шагалов погибло, сгорело в печах Освенцима и Дахау — знает один только Бог. Тот самый, которого гневно заклеймил Мариенгоф: "Ты кого родила? Мария!"

Анатолий Мариенгоф мог бесследно сгинуть в период борьбы с космополитами безродными. Он выжил скорее всего потому, что о нем просто забыли. "Роман без вранья" — воспоминания о Есенине — был заклеймен как "вранье без романа". Роман "Циники" — о жизни и смерти, о неприятии и революционного насилия военного коммунизма, и духовной сытости нэпа — был запрещен.

Шагал смог приехать в Россию тогда же, когда издали "Циников" Мариенгофа. Он хотел посетить Витебск, но не смог. Разрыдался. Его всемирная слава не шла ни в какое сравнение с безвестностью Мариенгофа. По всему миру разлетелись коровы, козы, лошади и влюбленные евреи. Символ веры Шагала и Мариенгофа лучше всего выразил Андрей Вознесенский в стихотворении "Васильки Шагала" — "небом единым жив человек".

Может, я наивен, но мне почему-то верится, что если бы нынешние нацболы увидели и восприняли в детстве картины Шагала, они были бы не нацболами, а нацболями. Они научились бы чувствовать любовь и боль людей всех национальностей. А прочли бы они вовремя "Циников" — и опьянялись бы в мечтах не кровью, а пьяной вишней Мариенгофа. Ради вкуса которой, как говорит героиня "Циников" Ольга, уже есть смысл жить.