Художник Олег Целков: "Рынок русского искусства рухнет через два-три года"
30 лет живет в Париже Олег Целков — единственный из художников-эмигрантов, удостоившийся премии "Триумф". Сегодня он входит в обойму самых дорогих российских художников. 12 июня на лондонском аукционе Sotheby's пойдет с молотка его полотно "Пять масок", оцененное в $120—160 тысяч. Эту картину у художника в свое время купил знаменитый коллекционер Георгий Костаки. А 15 июня на лондонских торгах дома MacDougall's будут выставлены сразу четыре работы художника, включая картину "Пять лиц", которая оценена в $440 тысяч. С Олегом Целковым встретился корреспондент "Известий" во Франции Юрий Коваленко.
вопрос: Неужели ваши полотна действительно стоят таких денег?
ответ: В отличие от других русских художников я до последнего времени в аукционах не участвовал. И неожиданно года два назад мои картины удачно продались на Sotheby's. Аукционщики решили, что сумеют на этой волне хорошо заработать. В результате я себя чувствую чеховским чиновником, который пьяненьким попал под лошадь и теперь радуется, что его имя пропечатали в газете.
в: Недавно вы утверждали, что рано, мол, русским художникам лезть на торги.
о: На аукционы обычно выставляют произведения, созданные много лет назад. Сегодня в числе таких художников оказался Айвазовский. Он всегда пользовался большой любовью у так называемых простых людей, хотя и профессионалы его достаточно высоко ставят.
в: В этом году вы отмечаете юбилей — 30 лет жизни в Париже...
о: В Париж по гостевой визе вместе с семьей я прибыл из Вены 21 ноября 1977 года. Думал, что Запад весь разрисованный, конфетный.... и был потрясен черным вокзалом, грязными домами, улицами без фонарей.
в: Что было для вас самым главным за эти парижские годы?
о: Полная личная свобода, полное отсутствие каких-то политических навязываний, независимость от диктата — как надо жить и что делать, "кто не работает, тот не ест" и т.д.
в: Каков был ваш первый заработок?
о: Еще в Москве ко мне явился человек из Англии, чтобы купить картину. У меня уже была виза, и я предложил ему встретиться в Париже. К моему величайшему изумлению, он отвалил за три картины 55 тысяч французских франков. Тогда мне казалось, что на эти деньги я проживу всю оставшуюся жизнь. Потом появился на горизонте американский коллекционер рижского разлива Эдуард Нахамкин, который начал покупать мои картины, чтобы продавать в своей галерее. Не по 55 тысяч, конечно, а значительно дешевле. Но я и не рассчитывал на большее. Я же не для того делаю картины, чтобы за них деньги получать. Особых претензий у меня никогда не было. В Париже я снимаю все ту же квартиру, в которую въехал 30 лет назад.
в: Но у вас есть собственное поместье...
о: Есть крестьянский дом в самом немодном месте Франции — в Шампани, но где виноградников уже нет.
в: Вы так и не овладели французским. Не комплексуете по этому поводу?
о: Это у меня генетическое. Я был отличником в школе, но не мог осилить английского, не запомнил ни одной фразы. В Париже я бросился учить французский — снова не получилось. Обхожусь как-то. Я знаю отдельные слова. Чего сказать не могу, то нарисую.
в: Но ведь вы лишены возможности общения с крестьянами в вашей деревне?
о: Мы же с ними на философские темы не рассуждаем. Они научили меня таким словам, как "трава", "дерево", "ветка". Они приходят ко мне что-то подрезать, траву покосить. У меня в деревне стоит литров двести вина. Оно снимает давление. И крестьянин приходит ко мне и спрашивает: "Где у тебя медикамон?" — "Вон стоит бачок, бери стаканчик".
в: Вы и сами таким способом снимаете давление?
о: Снимаю. Каждый вечер. И печень в норме. Первый стакан выпиваю в 6 вечера, и начинается отдых: смотрю на холсты, думаю, что завтра буду делать.
в: Каждый четверг вы совершаете обход основных парижских галерей. Что интересного сейчас в искусстве?
о: Я их обхожу не как искусствовед, а как бродяга или зевака. Я часто и фамилий не запоминаю, а просто пялю глаза. Иногда вообще не понимаю, что выставляется. Однажды я повел московского гостя в одну большую галерею. Там была выставлена куча земли. В другой крупнейшей галерее на стенах прикрепили куски разбитого зеркала. Последний писк.
в: Дурачат публику?
о: Совсем нет. Вот я иду и отражаюсь в зеркалах — получаются фрагментарные картинки, которые постоянно меняются, живут. По своей концептуальности это гениально. Современное искусство не всегда можно повесить на стенку. Есть художники, которые в пустыне делают скульптуру из песка. Они ее фотографируют с самолета, а потом ветер ее сметает. Сейчас художником быть проще, чем раньше. Им можно стать, не умея рисовать. Даже великим мастером. Знаменитый Джексон Поллок наверняка академий не кончал... Картина — форма общения между людьми. Это письмо в бутылке, которую ты бросаешь в океан. И рано или поздно его найдут и прочитают.
в: Принято считать, что ваши герои — знаменитые "целковские рожи" — вышли из Гоголя: "Неча на зеркало пенять, коли рожа крива"...
о: Это имеет ко мне отношение... Человечество всю свою историю зверствует. То призывают "бить жидов", то преследуют лиц кавказской национальности. Это же позор! Меня, чье детство пришлось на военные годы, больше всего устрашила война. Для меня День Победы — это день великой скорби по убиенным.
в: Значит, герои ваших картин порождены кошмарами человеческой жизни?
о: Жизнь трагична и ужасна. В ней очень мало радости. Чтобы было веселее, надо либо ничего не хотеть, либо хотеть только достижимого.
в: Можно ли, прожив большую часть творческой жизни на Западе, оставаться русским художником?
о: Ну а где прожил всю жизнь Тургенев? Маяковский пишет, что о зиме лучше писать летом, а о лете — зимой. "Мертвые души" лучше всего сочинять в тепленьком и благополучном Риме. Мои картины — это не то, что я должен подсмотреть в России. Они рождаются в душе. Это культура целого этноса, которая заложена в нас генетически. В живопись толкнул меня пинком под зад и Малевич своими крестьянскими работами, которые я копировал. Кое-чему меня научил и Лактионов. Была и западная подпитка — Рембрандт, Рубенс.
в: Но разве 30 лет жизни в Париже никак на вас не повлияли?
о: Никак. Я просто увидел более высокий уровень быта. В метро никто никого не толкает локтями, а дверь при входе или выходе придерживают.
в: У вас есть знаменитый "Автопортрет с Рембрандтом". Что бы вы сказали при встрече великому голландцу?
о: Я бы сказал ему: "Рембрандт, ты мой родной, и мы с тобой празднуем день рождения в один день".
в: Вашего друга Евтушенко в Париже узнают даже чернокожие. Вам бы не хотелось такой славы?
о: Евтушенко нравится быть знаменитым, а Пастернак говорит, что это некрасиво. А Женя считает, что очень даже красиво. Я бы, наверное, умер, если бы меня узнавали на каждом шагу.
в: На историческую родину вы возвращаться не собираетесь?
о: Не собираюсь. Когда я в последний раз приехал в Россию, то ничего не узнал. Даже своего двора в Тушине. Мне непонятны там люди, я их опасаюсь. Не знаю, как к ним обращаться. Ничего не знаю. И еще один момент. В России нет дешевого красного вина, а везти туда его накладно. И если я буду каждый день выпивать по паре бутылок сам, а у меня еще все время гости, то никаких денег не хватит...
