Такая чудная игра
Однажды я спросил у первого советского пушкиниста В.Я. Кирпотина, автора книги "Наследие Пушкина и коммунизм", написанной за одну ночь по личному заданию Сталина: "Почему Пушкин был масоном?" Валерий Яковлевич, человек умный, ответил уклончиво: "Я подумаю". Но дожив до 90 лет, профессор Кирпотин так и не нашел ответа на этот вопрос.
Однажды Пушкин с гордостью сказал: "Я член Кишиневской ложи. Той самой, из-за которой запретили все масонские ложи". Но ведь до конца дней с гордостью носил масонский перстень с черепом и бережно отращиваемый длинный масонский ноготь. Так появлялся в свете. И уже не перед либеральным мечтателем и мистиком Александром I, а перед воинственным и жестким Николаем I, повесившим его друзей и собратьев по той самой Кишиневской ложе.
Что это — отчаянная смелость, поэтическое безрассудство? Ответ прост: это Пушкин. Поэт, который не мыслил себя без противостояния любым запретам. Абсолютно невозможно представить себе Пушкина послушным исполнителем чьей-то воли. Будь то воля мастера высшего градуса или воля императора, запрещающего масонство. Николай I, не терпящий никакой оппозиции и особенно нарушения формы, преспокойно сглотнул показное пушкинское масонство. Сегодня и перстень с адамовой головой, и длинный ноготь в специальном футляре воспринимаются как блестящий постмодернистский перформанс.
Как правильно заметил Блок, мы знаем разного Пушкина. Пушкин революционер и республиканец, Пушкин монархист и крепостник... Добавим к этому еще одну ипостась — Пушкин-постмодернист. Он обладал удивительной способностью все свои должности и звания превращать в игру. "Саранча летела-летела. Села, все съела. И опять улетела". Это его отчет о деятельности по борьбе с саранчой. Была еще и должность историографа с солидным окладом, увенчавшаяся "Историей пугачевского бунта". Тут даже Марина Цветаева пришла в тупик. Историк Пушкин правдиво показал пугачевские зверства: содрали с помещика кожу и смазали ружья человеческим салом. И вдруг добрейший Пугачев в "Капитанской дочке". Это вполне в духе постмодернизма. Две взаимоисключающие версии одного и того же исторического события. Деконструкция. Пугачев, смазывающий ружья человеческим салом, и он же, по-отечески жалующий Гринева, в равной мере ирреальны. Постмодернисты называют это словом "симулякр". Никакого всамделишного Пугачева нет, как нет настоящего Петра. Один под пером Пушкина борется с варварством варварскими методами и кнутом насаждает цивилизацию. Другой — полубог на коне в "Полтаве". Оба симулякры.
Если взглянуть таким образом, то понятнее становится отношение поэта к религии. "Сердцем я афей, но разум противится". Симулякр "афей" пишет "Гавриилиаду", а симулякр уверовавший пишет "Пророка". Все на своих местах. Пушкина нельзя втиснуть в идеологию, он в последнюю минуту, по меткому выражению Андрея Синявского, всегда ускользнет — и поминай как звали. "Свободы сеятель пустынный" — самое меткое определение, какое он мог себе дать. Суть его легкого четырехстопного ямба — все та же эстетическая свобода. "И вот уже трещат морозы,/ И серебрятся меж полей.../ Читатель ждет уж рифмы "розы",/ На вот, возьми ее скорей". Эти розы на снегу, совмещение несовместимого и неожиданное обновление банальности — типичный постмодернизм.
Даже роковая дуэль с Дантесом вписывается в поэтику бесчисленных пушкинских дуэлей, которые были до этого всего лишь перформансами и, слава богу, заканчивались либо примирением, либо ничем. И вдруг постмодернистская игра переросла в роковую реальность, предсказанную еще в дуэли Онегина с Ленским. И там, и там на снегу — сраженный пулей поэт. Конечно, для самого поэта последняя дуэль уже не была игрой. Другое дело, что общество вписало ее в жизнь Пушкина как некое завершающее трагическое действо. О дуэли Пушкина написано не меньше, чем о его творчестве. Она разыгрывается на сотни ладов в бесчисленных исследованиях. Одна из версий — разновидность самоубийства, когда сугубо штатский поэт стреляется с кадровым военным, идя на верную гибель.
Теперь о таинственной, зашифрованной поэтом последней главе романа "Евгений Онегин". Каверин целый роман этому посвятил. А количество "прочтений" давно перевалило за сотню. На самом же деле Пушкин оставил гениальный постмодернистский текст, который можно расшифровывать вечно.
Нет ответа на вопрос, кто написал "Тень Баркова". По всем признакам это Пушкин, сказавший, что свобода в России настанет лишь тогда, когда напечатают "Луку Мудищева" без купюр. Считается, что это поэма Баркова. Но тяжеловесный стиль поэта XVIII века нисколечко не похож на стилистику легкой и озорной поэмы. Скорее всего мы знаем "Луку" в изящной переработке Пушкина.
У всякого, кто внимательно читал дневники, письма и высказывания Пушкина, создается ощущение двух Пушкиных. Один напоказ, другой тоже напоказ. А был ли третий — для самого себя? Это большой вопрос. Один пишет для Анны Керн — напоказ: "Я помню чудное мгновенье...". Второй, опять же напоказ, для друзей: мол, наконец-то я ее вчера... А третьего скорее всего не дано.
Кого бы ни играл Пушкин: революционера, масона, республиканца, монархиста, Дон Жуана, ревнивого мужа, государственного мудреца, историка и царедворца, атеиста или глубоко верующего — во всех ролях это был он. Разыграв десятки дуэлей, которые кончились примирением, он, может быть, внезапно для себя стал участником дуэли настоящей, о которой можно сказать словами Гейне: "О боже! Я, раненный насмерть, играл, гладьятора смерть представляя!".
Называют две даты рождения Пушкина — в мае и в июне. Указывают два места, где он мог родиться. Не всякому постмодернисту такое везение. Только одно несомненно — родился гений. Хотя постмодернисты гениальность не признают. Но это уж их проблемы.
ИНТЕРНЕТ-ОПРОС
Давно ли вы читали Пушкина?
1. Последний раз читал его в школе — 28%
2. Читаю каждый вечер перед сном — 2%
3. Регулярно читаю жене (мужу) и детям —12%
4. Не помню, но это случается — 53%
5. А кто это? — 5%
В опросе приняли участие 1814 человек