Спокойной "Двенадцатой ночи"!

Гастролирующий в Москве БДТ сыграл на сцене МХТ знаменитую комедию Шекспира. Главной приманкой спектакля Григория Дитятковского стала, конечно же, Алиса Фрейндлих, исполнившая роль шута. Если бы не ее блистательное мастерство, автор этих строк сделала бы на "Двенадцатой ночи" БДТ то, что, вообще говоря, и положено делать по ночам - погрузилась бы в безмятежный, ровный сон.

БДТ - театр академический, и применительно к нему, как показали нынешние (отчетные, можно сказать) гастроли, это не просто статус. Это эстетическая характеристика. Может, кто-то и продолжает наивно полагать, что серьезные спектакли прославленного коллектива есть продолжение товстоноговского психологического реализма (помимо серьезных в репертуаре нынешнего БДТ можно обнаружить еще и много незамысловато-бульварных, но мы их пока вынесем за скобки). Я бы отнесла всю эту серьезность по ведомству академизма. Постановки петербуржцев даже внешне тяготеют к ампирным формам. В "Маскараде" нынешнего худрука театра Темура Чхеидзе вся сцена буквально уставлена колоннами. На заднем плане - ротонда, на авансцене горят свечи, в наиболее патетических местах за спиной у главных героев танцуют пары, то и дело застывая в эффектных балетных позах. В "Двенадцатой ночи" Дитятковского, которого долгое время прочили в главрежи БДТ, этот ампир несколько тронут модерном. Почти пустое пространство (художник Марина Азизян) красиво драпировано синей тканью цвета моря. Никаких портиков и ротонд вроде нет, но в глубине сцены ни к селу ни к городу все же притулилась одна колонна: куда же без нее!

Дитятковский известен в театральном мире тем, что любой, даже самый веселый и фривольный сюжет он умудряется превратить в эдакие "Декабрьские вечера". Вот и в "Двенадцатой ночи" на сцене неподалеку от колонны сидит живой оркестрик. Звучит много классической музыки - от Перселла до Шуберта. Артисты время от времени придают лицу ложную многозначительность и начинают двигаться по сцене, как ожившие статуи. Виола то в одиночку, а то и с кем-нибудь на пару вдруг изображает какой-то "марлезонский балет". Тут и там мелькают цилиндры и эполеты. Шекспировские страсти и увлекательные любовные приключения режиссер, по всей видимости, собирался принести в жертву той любви, что "движет звезда и светила", но, по своему обыкновению, принес в жертву банальной сценической скуке. Из сочной, великолепной комедии, пронизанной в равной степени и грустью, и бесшабашной, ребячливой веселостью, ребячливость и веселость начисто вытравлены. Если бы не личная инициатива талантливых Елены Поповой (Мария) и Вячеслава Захарова (сэр Тоби), иногда поддающих жару, тут, пожалуй, не удалось бы и улыбнуться. Гомосексуальная тема, без которой шекспировский сыр-бор с близнецами не очень понятен, стыдливо проброшена, но никакой другой вместо нее не предложено. Почему моряк Антонио ходит как привязанный за братом Виолы Себастьяном, непонятно - хоть режь. Андрогинность самой Виолы напрочь убита выбором актрисы на эту роль. Мария Лаврова всей своей статью, голосом, фигурой решительно не похожа на девушку. Она женщина. Ну какой из нее андрогин? Как может Орсино - эрудит, эстет, неоплатоник - называть эту взрослую тетю с округлыми формами мальчишкой? Ослеп он, что ли, от непрестанных гуманистических штудий?

Я пересмотрела на своем веку бессчетное количество "Двенадцатых ночей" - талантливых, бездарных, глубоких, поверхностных, но в любой из них всегда присутствовал какой-то молодой задор. В спектакле Дитятковского бал правит пожилая степенность, персонифицированная в придворных дамах. Эти облаченные в синие бархатные костюмы и береты тетеньки - то ли служительницы музея, то ли строгие театральные капельдинерши - ставят все по своим местам и в прямом (они ловко передвигают мебель и орудуют швабрами), и в переносном смысле. Они - хранительницы и охранительницы традиций. У них не забалуешь. Хочешь жить в абстрактном мире прекрасного, веди себя прилично и не трожь экспонаты руками - вот девиз истинного академиста, упорно ищущего идеал там, где надо бы поискать элементарную сценическую логику.

Стоит ли говорить, что Алиса Фрейндлих, не прилагая никаких особенных усилий, на радость себе и публике вываливается из музейной эстетики этого спектакля. Боже мой, как она хороша! Какое наслаждение следить за модуляциями ее голоса. За мимикой капризного ребенка и хитрющей старушки. Именно в ней и только в ней сконцентрированы и молодой задор, и фривольность, и андрогинность, и изменчивость, без которых комедийная шекспировская кутерьма теряет всякий смысл. Она - то калика перехожий, то городская сумасшедшая, то оперная певица, то клоун с дурацкой улыбкой на устах. Она привносит во весь этот музей дух театра. Превращает "Декабрьские вечера" в спектакль. Она, сама того не ведая, дает академизму бой. И ему не остается ничего другого, как сдаться на милость победителя.