Рожденный в рубашке

Книга называется "Тютчев тайный советник и камергер" (Москва, Прогресс-традиция, 2003). Ее написал Семен Экштут, специалист в области истории культуры и философии истории. Автора, по его собственному признанию, интересовали не стихи, а сор из которого они растут. Здесь, впрочем, возникает одна странность: автор пишет о человеке, а тот ни в коей мере не похож на обычных людей. Ни на дюжинных, ни на недюжинных - он другой, и его собственная, нежно любящая отца дочь пишет (и в этом, пожалуй, чувствуется некоторый ужас: Анна Федоровна считала отца скорее духом, чем человеком): "Я плачу свою часть долга за то немыслимое пренебрежение приличиями и стыдливостью, которое проявил папа: быть может, другие повинны в подобных вещах не менее, чем он, но никто не выставляет этого на всеобщее обозрение. Чувство стыда стало для меня привычным ощущением". Похоже, что Федор Иванович Тютчев владел каким-то волшебным секретом - иначе его судьба не сложилась бы таким удивительным образом. В самом деле, молодой человек вступил в жизнь, когда время переломилось - кончилась эпоха начальственного либерализма и стремительных карьер, наступило николаевское царствование. Это пора застегнутых на все пуговицы мундиров, строгого формализма, медленного, через пень-колоду, служебного продвижения. Теперь не прощали ни малейшей служебной оплошности. Да что служебной - судьба Герцена переломилась из-за того, что он, косвенным образом, оказался причастен к тому, что совершенно чужие ему люди распевали сочиненную не им охальную песню! А Федор Тютчев, дипломатическая карьера которого кажется сплошным недоразумением, счастливо выходит сухим из воды в обстоятельствах, граничащих с должностным преступлением. Поверенный в Турине самовольно оставляет свой пост, и уезжает вместе с любимой женщиной, ненароком теряя секретные дипломатические шифры. Его должны судить, по меньшей мере с позором выставить со службы, но чем же кончается дело? Да ничем - он вылетает с места, но остается в штате Министерства иностранных дел. Вскоре Тютчев получает другое, престижное и выгодное назначение и горько сетует на мизерное жалованье - хотя столько же получают чиновники ранга губернатора или обер-прокурора Сената. Федор Иванович живет вне установленных обществом правил, и общество принимает это как должное. Отправившись в служебную командировку за рубеж, поэт возвращается в Россию с некоей Гортензией Лапп: ей он и завещает пенсию, причитающуюся жене после его смерти. (И жена безропотно выполнит его волю). На склоне лет он погубит репутацию и жизнь юной Елены Александровны Денисьевой (умудрившись сделать ее счастливой), а его собственная репутация при этом не пострадает. В то же время Федор Иванович горячо любил жену и искренне недоумевал из-за того, что страдающая и оскорбленная женщина, на деньги которой он долгое время жил, собиралась с ним расстаться. Он манкировал делами службы и сделал блестящую карьеру: чин тайного советника полагался товарищу министра. Но это был хлопотный пост, а Федор Иванович устроился гораздо лучше: ему дали почетную и спокойную синекуру, место председателя Комитета цензуры иностранной. После реформ Александра II комитет превратился в анахронизм, но Тютчев защищал его с искусством Маккиавели и отстоял от всех покушений. Автора книги, специалиста по истории частной жизни, интересовал не гений, а человек, тем его работа и интересна. Но такой вполне отвечающий духу времени подход в какой-то момент перестает объяснять тютчевскую судьбу. Да, он был прирожденным светским львом, блестящим остроумцем, очаровательным собеседником, да, он в высшей степени владел искусством очаровывать нужных ему людей. Семен Экштут цитирует светского знакомого поэта: "Когда Тютчев писал газетные или журнальные статьи, он, очевидно, избегал говорить что-нибудь такое, что могло повредить ему в высшем кругу, и развивал преимущественно такие идеи, которые обладали свойством нравиться. Он даже был склонен думать, что все мнения содержат истину и что всякое мнение может быть защищено достаточно убедительными доводами. Предаваясь подобным упражнениям, он не насиловал в себе никаких убеждений". Но из текста книги становится ясно, что у той божественной легкости, с которой жил Федор Иванович Тютчев, было и другое объяснение. Окружающие дружно считают его гением, хотя этому в ту пору явных подтверждений не было - Федор Иванович не любил печататься. Ему было лень переписать свои стихи, изложить на бумаге мысли - из-за этого Россия потеряла блестящего мыслителя, философа и политического публициста. Он надиктовывал статьи жене, после его смерти она собрала и переписала стихотворения (в том числе и посвященные сопернице) - ей мы и обязаны тютчевским наследием. Он гений, но гениями были и Пушкин с Лермонтовым, которым ничто не сходило с рук; то, о чем пишет Семен Экштут, может быть трактовано и в иных, несовременных категориях. И тогда феноменальная тютчевская влюбчивость обернется служением красоте, а внешне необъяснимый успех у женщин (Федор Иванович был мал ростом, неряшлив, рассеян, нестрижен и нечесан) получит иные резоны: умение любить - тоже божий дар, и поэт был наделен им в высшей степени. В этой книге есть внутренняя интрига - она не прописана до конца, но тем не менее захватывающе интересна. Жил да был обычный человек - средней руки дворянин, чиновник, мечтающий получать жалованье не работая, неверный муж, ловкий светский человек. И дело не в том, что это совмещалось с тем, что в свободное от будничных занятий время в нем просыпался гений: Федор Иванович Тютчев гениален во всех своих жизненных проявлениях. Все, что он делал, было одухотворено его даром, питавшим и преображавшим жизненный сор. Мастер салонного остроумия (большая часть его афоризмов была не записана и пропала) сливается с оригинальным политическим мыслителем, поэтом Тютчев не перестает быть и тогда, когда пишет письмо великой княгине Марии Николаевне: старшей дочери непременно нужно попасть во фрейлины. Он принадлежит вечности, но по вкусам и представлениям о полноценном существовании - вполне сын своего времени. Федор Иванович не представляет себя вне петербургских салонов, а любопытен настолько, что его последними словами были: "Какие подробности о взятии Хивы?" О Хиве он расспрашивал священника, пришедшего его соборовать. В этом добровольном, радостном, заинтересованном слиянии со средой и был залог удачно прожитой жизни. Счастлив тот, кто видит современников милыми и приятными людьми, а не светской чернью и умеет принимать предложенные обществом условия игры.