Люберальные ценности

Правило буравчика: где в большом городе драка-хай-базар, там и Скорсезе. Чуть где вопят, мусолят кэш, скидают сюртуки, умащивают в кулаках свинчатки - рядом непременно он, вполголоса репетирует с исполнителем главной роли. Богатеющий люмпен с его бахвальством, обжорством, люрексовыми пиджаками и вечной бородавкой Роберта де Ниро на правой щеке - вот главный подопытный индивид итальянского людоведа. Способен ли такой человек пропустить свалку с полицией или женский кетч в корыте с какао - вопрос риторический. Сальная, грубая, патологическая материя его картин тридцать лет отпугивала киноакадемиков: трижды выдвинутый на главный "Оскар" за "Таксиста", "Бешеного быка" и "Хороших парней", признанный классик урбанистического кино трижды и пролетел, уступив первому "Рокки" и постным экзистенциям "Обыкновенные люди" и "Танцы с волками". 2003 год должен был стать реваншем, но не стал. Номинированные десятижды, "Банды Нью-Йорка" не получили ни единого приза - такого в истории академии еще не бывало. В середине позапрошлого века Ирландия служила миру Кавказом и Сицилией одновременно. Нищей криминогенной провинцией, рассылающей своих горластых питомцев по обеим Америкам и дальше куда занесет. С волосатыми конечностями, холмистой родиной в сердце и зеленым лоскутом в торбе, кельты стали для США первым паводковым вбросом человеческого фактора, склонного к анархии, пьянству, мордотыку и буйному празднованию дня св. Патрика. Никакой потоп не стронул бы их с места, кабы в 1845 году всю картошку на острове не пожрала тля со сложным латинским названием "картофельная подлянка", а больше ирландцы ничего есть не желали, да ничего больше на их зеленых холмах и не росло. И вся Ирландия ломанулась в Новый Свет по 15 тысяч голов в неделю транзитом через Нью-Йорк, в гавани которого еще не стояла большая зеленая тетка со свободным факелом и внутриутробным музеем легальной иммиграции. Да и со свободой были большие перебои. Коренные жлобы в подтяжках весьма успешно ассимилировали там новеньких кистенями и кольями, напоминая лимитную зиловскую слободу незадолго до явления карликовых, но злых на разборку вьетнамских гастарбайтеров. Короче, скорые до рукоприкладства ирландеры ссыпались на берег форменным евпаторийским десантом, навтыкав местным по самое не балуй и подарив блошиным кварталам эру абсолютного плюрализма разбоя и беспредельщины, что и стало прообразом сегодншней Америки, ценящей равенство стартовых возможностей превыше всего. Конечно, в реальности все обстояло чуть сложнее, но поп-история, как известно, прирастает живостью пересказа, а в искусстве тискать романы из жизни люмпенской Америки равных Мартину Скорсезе нет. Воздвигнув широкопленочный памятник узколобым субъектам, зарабатывающим на жизнь "баранкой", биллиардом, боксом и бандитизмом, он, как нередко бывает с поэтами проходняков (Балабановым, например), стяжал параллельные упреки в моральном дальтонизме и персональный культ фанатов уличной сермяги. Наслушавшись похвал своему "глубокому чувству безобразного", режиссеры этого склада любят выкинуть коленце, соорудив что-нибудь высокогуманное вроде "Последнего искушения Христа" или барочно-крахмального "Век невинности", но жаркий сап тупичковых гладиаторов зовет назад к языческим рубищам чумазых и богооставленных, в гущу простейшего естественного отбора. На седьмом десятке сказки-джазки об отталкивающем магнетизме ночного города, грязного спорта, черного бизнеса, эстрадного юмора и прочих постыдных искушений человечества потребовали эпического обобщения, - и Скорсезе устремил взор к основанию фамильного древа своих бастардов-богатырей с их весьма кустистой и кривоколенной генеалогнией. Пращур манхэттенской шпаны, картофельный пес Джей Валлон (Лео ди Каприо), дитем потерявший в поножовщине отца, на выходе из исправдома пригрет одноглазым отцовским убийцей Билли-Мясником (Дэниел Дей-Льюис), паханом округа Пять Углов, из коего в дальнейшем произрастут все Адские Кухни, Гадские Перекрестки и Злые Улицы (почему Five Points при дубляже превратились в Пять Улиц - спросить с Пушкина). Два часа стыков, налетов, разбоя и резни посвящены подспудному пробуждению кельского кланового самосознания, отсеву подлых иуд-перебежчиков из отцовской ватаги и подготовке последнего решительного базара на понял-понял (разминающиеся перед свалкой бичи в клетчатых портках здорово напоминают раннеперестроечные махаловки люберецкой гопоты с Южкой или центровыми). Как и в сказках Маленькой Италии, Скорсезе исподволь связывает бандитскую этику с католицизмом, но меру в этом теряет окончательно. Ясно, что взбунтовать соплеменников против местной урлы Валлон-джуниор может исключительно конфессиональной демагогией. Понятно, что католик Скорсезе полностью разделяет его оригинальные для США взгляды на аборт, религиозный централизм и всемирную ватиканскую паутину. Но осенять десницею господней и храмовым светом католических дуболомов пред битвой с лютеранскими - есть в этом нечто шулерское, как и во всей американской кинопатетике, норовящей любыми способами приватизировать верховного арбитра. Тем более что протестантизм был на тернистом пути освобождения совести прогрессивным шагом по сравнению с папским законом, и даже единственный католический президент Кеннеди перед избранием божился, что в случае разногласия папских энциклик с конституцией намерен категорически руководствоваться основным законом США и не допустить вожделеемого Ватиканом слияния церкви с государством. Замечание сие нисколько не означает требований пущего историзма. Историзма в картине и без того столько, что метраж зашкаливает за 160 минут, - поскольку бои за ирландскую криминальную автономию хронологически наезжают на начало draft riots - призывных погромов нью-йоркской черни времен гражданской войны 1861-65 гг. Принятый олигархией для собственных отпрысков закон об откупе от призыва в 300 долларов (сумма, с учетом инфляции ныне эквивалентная десяткам тысяч у.е.) взбаламутил бедняцкие кварталы, совершенно равнодушные к аболиционизму, южному сепаратизму и гражданским правам цветного населения. Поэтому похожая на поединок Пересвета с Челубеем битва блондина ди Каприо с брюнетом Дей-Льюисом булавами, секирами и крепким словом божьим разворачивается параллельно с выносом бакалейных лавок, линчеванием негров и усмирением голытьбы посредством корабельной артиллерии US Navy. Вспомнив довлатовскую мудрость, что долго не кончать - достоинство любовника, а не оратора, Скорсезе скоренько проезжается панорамой a la "Унесенные ветром" по устланным бурыми трупами улицам и венчает всю эту суперфреску туманным резюме, что "Нью-Йорк с тех пор никогда же не был прежним". Спасибо, стал-быть, мальчишечке с открытою душой. Форсил он татуировкой, нырял в разрез волны и рваною веревкой подвязывал штаны - а нынче стоит в разрезе кубрика и им горда республика. Раньше он снимал кино про одноклеточных бивней, по прихоти судьбы вознесенных в герои, - таксисте Тревисе Бикле, главшпане Джиме Конвее, стенд-ап-комике Руперте Папкине да боксере Джейке ла Мотте. А теперь сделал фильм про Лео ди Каприо, освободительную синеглазку ирландской диаспоры. И все равно ни одного "Оскара" ему не дали: не надо спекулировать и взращивать из погорелых кварталов 1863 г. нынешние небоскребы и башни-близнецы. Гни свою линию, - можно было б сказать ему девизом Балабанова, каб тот сам не превратил злачную имморальную одиссею в патриотическую песнь Глинки. Хорошо хоть, Бога в замполиты не приплел. Только колосок с зеленой родины.