Не попавшие в "Аркадию"

В названии пьесы есть ирония: Аркадия - мифическая райская страна с патриархальной простотой нравов. Здесь ею оказывается распланированное в духе рационального ХVIII века имение лорда Крума. Классицистской идиллии, впрочем, вскоре должен прийти конец: парк перестроят по вкусу романтического и тревожного ХIХ века - а впереди и вовсе безумное ХХ столетие... Действие свободно перетекает из одной эпохи в другую, людей в рединготах сменяют люди в джинсах, а затем мы вновь переносимся на двести лет назад. Речь в "Аркадии" идет о том, что прошлое, настоящее и будущее связаны нерасторжимыми узами, но наши попытки понять прошлое обречены на провал. Попытки предвидеть будущее и понять минувшее парадоксальным образом сливаются; люди начала ХIХ века и конца ХХ века любят, заблуждаются, расплачиваются за невольную вину и в результате кажутся чуть ли не современниками. В пьесе есть множество явных и скрытых значений - а любителя остросюжетного театра заинтересует интрига. Их в "Аркадии" две. Первая относится к временам Байрона - в поместье лорда Крума разворачивается история с пятикратным адюльтером (домашний учитель Септимус Ходж соблазняет жену бездарного поэта Чейтера, соблазненную братом хозяйки дома; лорд Байрон соблазняет хозяйку дома и жену бездарного поэта Чейтера; домашний учитель Септимус Ходж соблазняет оскорбленную хозяйку дома). А люди ХХ века вглядываются в прошлое, пытаясь расшифровать то, чего на самом деле не было: современный филолог уверен, что Байрон убил Чейтера на дуэли и после этого бежал из Англии... Вот в таком донельзя спрямленном, лишенном оттенков виде пьеса Стоппарда и предстает на сцене ДК МЭЛЗ, где "Табакерка" играет "Аркадию" (здесь очень вместительный зал, и окупаемость спектаклей становится выше). С философским подтекстом пьесы Стоппарда Александр Марин справился при помощи подручных средств. На виднеющийся за огромными окнами замка Крумов задник то и дело проецируется что-то интересное: то абстрактные узоры, то самолет (мы в ХХ веке), то бегущая по саду маленькая девочка в капоре, то хорошенькая женская головка. Это окно в беспредельность и одновременно постановочный костыль - режиссер не может вынуть из текста то, что в него заложил автор, и на помощь приходит оформление. Но Александру Марину не дается и то, что является абсолютно необходимым при обращении к этой пьесе: из спектакля ушло ощущение исторического времени, страны и культурного контекста. Его ХIХ век превратился в абстрактное, размытое, не привязанное к конкретному историческому промежутку прошлое. Герои носят фраки и сапоги, разговаривают, подделываясь под никогда не существовавшие интонации кавалеров и дам, фехтуют (чего у Стоппарда нет и в помине). Среди всей этой костюмной мишуры актеры чувствуют себя неуютно: они хватаются за физические приспособления, утрируют и комикуют. Время, когда перед постановкой театр изучал быт и нравы эпохи, к сожалению, прошло, а Стоппарда без этого не понять. Его герои ходят по насчитывающим многовековую историю английским газонам, каждый из персонажей пьесы одновременно представляет из себя литературный типаж - это Поэт, Офицер, Старый слуга. За ними стоит долгая литературная традиция, с которой играет Стоппард, а режиссер вламывается в нее с молодым и варварским задором. Леди Крум суховато и надменно обсуждает с учителем важную проблему: дама говорит о том, надо ли воспитанным женщинам носить подштанники. Комический эффект рождается благодаря сочетанию внешней благопристойности благородной леди, абсолютной почтительности собеседника и непристойности текста - а в спектакле Септимус Ходж (Александр Фисенко) шарит под юбкой закатывающей глаза леди Крум (Екатерина Семенова). Поэт Эзра Чейтер (Дмитрий Бродецкий) в пьесе предстает полным достоинства творцом, а в спектакле оказывается клоуном. Выпученные глаза, взъерошенные волосы, короткие штанишки: Александр Марин предлагает посмеяться над тем, как выглядит графоман, ничего более интересного он придумать не сумел. ХХ век у него выглядит более убедительно. Современный Запад мы себе худо-бедно представляем - к тому же филологом-авантюристом Солоуэем стал достовернейший Алексей Гуськов. Да и у занятых в спектакле артистов театра Табакова есть и харизма, и мастерство, и убедительность: Виталий Егоров отлично играет аутиста-математика Валентайна, потомка Крумов. Но нескольких сильных ролей для успеха спектакля мало - тем более когда речь идет о такой пьесе, как "Аркадия". Хотелось бы понять, зачем Александру Марину вообще понадобился этот текст, что он хотел им сказать, какие мысли Стоппарда его задели. Ответов на эти вопросы спектакль не дает: ясно лишь то, что режиссер собирался поставить нечто красивое, увлекательное, умное...