Миленький человек: как выжить Подсекальникову на сломе эпох
Театр Вахтангова поставил «Самоубийцу». Театр Et Cetera показал премьеру «Мандата». В центре пьес Николая Эрдмана — обыватель, переживающий слом эпох. Насколько актуальны сейчас истории от классика советской драматургии и какие советы он дал потомкам, выяснили «Известия».
Как всё начиналось
20 апреля 1925 года Всеволод Мейерхольд поставил в своем театре ГосТИМ пьесу Николая Эрдмана «Мандат». Драматургу было всего 24 года. В «Известиях» вышла рецензия. «Каждый персонаж пьесы имеет свой неповторимый голос, в который, как крупинки золота в руду, вкраплены подлинные шедевры юмора», — написал безымянный критик. В течение года спектакль прошел в ГосТИМе 100 раз, пьесу затем поставили в Одессе и Харькове, Баку и Ташкенте.
Вторую пьесу Эрдмана — «Самоубийца» (и первую советскую черную комедию) ждала куда менее счастливая судьба. В начале 1930-х Мейерхольд репетировал «Самоубийцу» с Игорем Ильинским в главной роли, но спектакль не вышел. Станиславский в Художественном театре тоже репетировал, но и ему не удалось сыграть премьеру. На самом верху пьесу сочли неблагонадежной — была там, в частности, реплика: «В моей смерти прошу никого не винить, кроме советской власти».
Эрдман пьес больше не писал, стал успешным киносценаристом. «Веселые ребята», «Семеро смелых», «Морозко» сделаны по его сценариям. Умер он в 1970-м. Лишь спустя 12 лет постановкой Валентина Плучека в Театре сатиры началась в нашей стране сценическая жизнь «Самоубийцы». Подсекальникова сыграл Роман Ткачук. Это была лучшая роль недооцененного сегодня актера.
Бессмертный персонаж
2 февраля театр Et Cetera отпраздновал 30-летие. И к юбилею получил подарок.
— «Мандат» Эрдмана. Из сатирической комедии, почти водевиля, режиссер Владимир Панков сделал музыкальный спектакль, — почти мюзикл. На сцене поют хором и соло, танцуют, играет живой оркестр. Монологи и диалоги, правда, не выпеваются, а проговариваются, но слово драматурга настолько емкое и пластичное, что само по себе звучит музыкой.
Жаль только, что насладиться им в полной не удается. Авторы, по словам Владимира Панкова, решили поиграть в Мейерхольда. Художнику Максиму Обрезкову, выкатившему на сцену мейерхольдовские лестницы, это удалось, а Панков, похоже, заигрался.
Речь в спектакле прерывается неподвижными позами, затяжными паузами, пантомимическими сценами и выходом целого оркестра, в то время как в оригинале выходит несколько персонажей.
Искусство биомеханики актеры постигают успешно и со временем постигнут еще лучше, но вот беда — за причудами темпоритма теряется сюжет. Чтобы понять, о чем речь, приходится открывать пьесу.
А речь о том, что некий Павел Сергеевич Гулячкин купил себе мандат и теперь всем говорит, что он человек партийный. При этом бумага нужна ему не прихоти ради, а чтобы выдать замуж сестру. Раньше в приданое брали посуду и скатерти, теперь берут партийных родственников.
Параллельно идет другая линия. Соседка Тамара Леопольдовна, опасаясь обыска, приносит Гулячкиным сундук с платьем императрицы. Облачившуюся в него кухарку Настю монархически настроенные друзья Тамары принимают за великую княжну Анастасию Николаевну и оказывают ей всяческие почести.
Гулячкин, восторгаясь собственной храбростью, девушку разоблачает. «Вы, Ваше высочество, — говорит он, — сукина дочь». Долго торжествовать ему не приходится — его тоже разоблачают. «Никакой ты не коммунист», — говорят его пролетарские приятели. Сестрица тоже осталась ни с чем — жених захотел жениться на мнимой великой княжне. Впрочем, Варваре Сергеевне проще пережить обиду. Волей режиссера она не просто женщина, но символ уходящего декадентского искусства и полный антипод эрдмановской Варваре, у которой, по словам брата, физиономия в зеркало не помещается.
Наталья Благих, играющая эту роль, — узколицая, стройная, звонкая, с прической а-ля Анна Павлова и пуантами на точеных ножках. Трепещет кистями длинных рук, танцует «Умирающего лебедя» и рассуждает о вкладе Эйзенштейна в кинематограф. При этом явной отсебятины ни актриса, ни режиссер себе не позволяют. Разве что слегка инкрустируют текст.
«Валериан Олимпович: Ну а как вы находите, мадемуазель, теорию относительности Эйзенштейна?
Варвара Сергеевна: Она у нас в кинематографе шла, только Павел сказал, что это не драма, а видовая».
И далее цитирует эйзенштейновский «Монтаж аттракциона». Любопытно, что звучит эта цитата не менее смешно, чем эрдмановский текст.
Владимир Панков убедителен не только в соединении смыслов, но и в соединении эпох.
Есть у него, например, персонажи с чемоданами. Все действующие лица — по авторскому списку. Выкликает их по очереди некая дама-распорядитель. «Сметанич Олимп Валерианыч!» И взбегает Олимп Валерианыч по лестнице. В одной руке чемодан, в другой — мандат. А может, паспорт заграничный.
Гулячкины в итоге тоже стоят с чемоданами. Но медлят. Из родного дома выписываться не спешат. «Я при всякой власти бессмертный человек», — утверждал ранее Павел Сергеевич. И ведь не поспоришь.
Лайфхак самоубийцы
В отличие от коллеги из театра Et Cetera, режиссер Павел Сафонов ставит честный драматический спектакль с дозированными и от того особенно действенными музыкальными вставками. Клоунаду и эксцентрику вахтанговские артисты отыгрывают с фирменным изяществом. Но главное здесь — текст, отдельное наслаждение. Проговаривается он быстро и с долей остранения — словно актеры любуются виртуозным словом. Очень похоже на то, о чем, вспоминая читку Эрдмана, говорил Эраст Гарин, первый исполнитель роли Гулячкина: «У него был свой собственный, как бы бесстрастно-повествовательный ритм, освещенный внутренней высокоинтеллектуальной иронией».
Герой «Самоубийцы» Семен Семенович Подсекальников (актер Юрий Цокуров), по сути, тот же Гулячкин, но уже повзрослевший, помудревший и обзаведшийся супругой Марией Лукьяновной. Впрочем, взрослеет он не сразу, а после неудачных попыток стать концертирующим музыкантом. Никак не удаются герою пассажи на геликон-трубе.
В довершении бед жена отказывает неудачнику в ливерной колбасе, и это уже крушение. «Жизнь прекрасна. Я об этом в «Известиях» даже читал, но я думаю — будет опровержение», — заявляет он.
Застав мужа с куском колбасы, приложенным к виску, Мария Лукьяновна пугается и бежит к соседу, а тот решает извлечь из происходящего свой маленький гешефт. Предсмертная записка Подсекальникова отправится во все газеты, и тот, кто будет там упомянут, заплатит солидный куш.
За что умрет герой — за русскую интеллигенцию, свободу любви, православную веру или необременное налогом колбасное производство, — решать ему. Вьются вокруг будущего самоубийцы назойливые дамы, господа и товарищи — каждый со своей идеей. А он в итоге решил жить всем назло. Без идей. Без борьбы. Шепотом.
«Товарищи, я прошу вас от имени миллиона людей: дайте нам право на шепот. Вы за стройкою даже его не услышите. Уверяю вас. Мы всю жизнь свою шепотом проживем».
«Симоновская сцена» Театра Вахтангова напоминает тоннель. Длинное и узкое помещение с крохотной сценой там, где у тоннеля должен быть выход. Тоскливо оголенные кирпичные стены. Черные доски с разбитой на фразы запиской. На одной написано: «Не винить», на другой — «В моем самоубийстве». Задник-выход преграждает изображение массивной ладони, из атрибутов семейного уюта — только табуретка. Для «Самоубийцы» декорация самая что ни на есть подходящая. Выйти из этого пространства можно, только взлетев. И герой взлетает.
Избавившись от необходимости бороться, оспаривать, опровергать и следовать, Подсекальников, который и ноты правильной не мог выдуть, вдруг обретает музыкальный дар. Забирается на стремянку, возвысившись над своим суетливым окружением, берет в руки геликон и разражается душевной темой.
Вот так. Послал всех подальше от собственной персоны — и голос прорезался, и вкус к жизни появился. Мораль? Будь собой, живи своей идеей, если позволят, конечно.
Кстати, геликон, душа Подсекальникова, здесь единственный натуральный аксессуар. Всё остальное — тарелки, стаканы, бутылки, карандаш, которым пишется предсмертная записка, — рисованная бутафория.
Что дальше
Провидцем был Николай Робертович. Как тут не вспомнить анекдот-быль из жизни Театра на Таганке, где «Самоубийцу» ставил Юрий Любимов: «Эрдман: «Володя, а как вы пишете ваши песни?» — Высоцкий: «Я? На магнитофон (смех в зале). А вы, Николай Робертович?»
— Эрдман: «А я — на века!»
Почти сто лет назад он описал чаяния и надежды маленького человека 2020-х, которого, как и его предшественников, угораздило жить на сломе эпох. Можно прогнозировать, что наши театры ожидает эрдмановский бум. Сергей Женовач уже объявил, что будет ставить «Мандат». 19 января в СТИ состоялась первая читка. Режиссер пока прочел за всех.
Известно, что репетировать будут Алексей Вертков, Глеб Пускепалис, Сергей Аброскин, Катерина Васильева, Ольга Калашникова, Андрей Шибаршин, Игорь Лизенгевич, Глеб Ромашевский, Елизавета Кондакова, Екатерина Чечельницкая, Нодар Сирадзе и Александр Суворов. В постановочной команде, кроме Женовача с Боровским, — художник по свету Дамир Исмагилов и композитор Григорий Гоберник.
Премьеру планируют выпустить в мае.
