«Нам повезло. SARS-CoV-2 — это вирус, с которым удобно работать»
Коронавирус будет продолжать циркулировать и в следующем году, а ситуация в мае 2022 года может ничем не отличаться от нынешней, считает ведущий научный сотрудник Федерального научного центра исследований и разработки иммунобиологических препаратов им. М.П. Чумакова РАН Любовь Козловская. Эксперт полагает, что чем раньше люди смирятся с существованием новой сезонной болезни, тем лучше. Также Любовь Козловская рассказала «Известиям» о том, почему «КовиВак» вызывает меньше побочных реакций, чем другие вакцины, быстро ли мутирует коронавирус и чем положенный в основу «чумаковской вакцины» промышленный штамм AYDAR-1 отличается от первоначального уханьского.
— Любовь, именно вы занимались выделением SARS-CoV-2 для того, чтобы получить промышленный штамм и на его основе создать инкативированную вакцину «КовиВак». Это было трудно?
— Нам повезло. SARS-CoV-2 — это вирус, с которым удобно работать. Он легко растет в культуре клеток. Далеко не все вирусы это делают, обычно приходится долго подбирать клетки, среду, температуру… Мы буквально из первой партии мазков смогли выделить достаточное количество изолятов (вариантов вируса, размноженных в культуре клеток в лабораторных условиях. — «Известия»), чтобы дальше с ними работать. И потом только накапливали штаммы, которые просто оценивали: «Может быть этот, а может вон тот лучше».
— Коронавирусы, которые берутся, допустим, от соседей по палате, сильно отличаются? Или это одна и та же генетическая последовательность?
— В основном нет. Это очень и очень похожие последовательности, иногда отличающиеся на один нуклеотид, иногда совсем одинаковые. Это не всегда означает, что люди друг друга перезаражали. Обычно у нормальных среднестатистических РНК-вирусов так не бывает, они могут отличаться довольно заметно у двух людей рядом. Здесь же наоборот. Коронавирусы ужасающе похожи. Если брать вирус, выделенный в начале пандемии в Ухане, то варианты, которые у нас есть сейчас, отличаются от него всего на 30 нуклеотидных позиций на 30-тысячный геном.
— Чем отличается вариант «Ухань-1», который в научных статьях называют коронавирусом начала пандемии, от AYDAR-1 — штамма, который лег в основу «КовиВака»?
— За первые 3–4 месяца, когда вирус пришел в Европу, он уже был не таким, как «Ухань-1». Патоген получил основные семь нуклеотидных мутаций, включая самую распространенную на сегодняшний день мутацию в спайке — D614G.
AYDAR-1 содержит ровно эти семь мутаций. У него есть и D614G, это как минимум на одну меньше, чем у всяких британских штаммов, американских, южноафриканских и прочих.
— Сколько у вас уже «Айдаров»?
— У нас не очень много штаммов, так как штамм — это закрепленный в клеточной культуре или на животных вариант вируса, который имеет строго определенные свойства. А вот изолятов у нас много. Изолят — это, по сути, мазок, взятый от больного человека, которым мы заразили клетки, а потом собрали вирусы в размноженном виде в культуральной жидкости. Это еще не штамм, он может меняться, приобретать замены, поскольку переходит из человеческого организма в культуру клеток. Изоляты носят просто порядковый номер, а вот штамм уже носит имя. В коллекции Института Чумакова, может, пара десятков штаммов, а вот изолятов — тысячи.
— Зачем нужно много штаммов?
— Мы вакцинируем одним штаммом, а проверяем, заразив животных другим штаммом. Это некий хороший тон. Когда вы делаете вакцину на одном штамме и проверяете на антитела к нему же, то очевидно, что они будут. Мы же хотим, чтобы препарат вообще против вируса работал и это не были специфичные только к этому штамму антитела.
— Чтобы вакцина потом работала даже при встрече с британским, южноафриканским и еще неизвестными будущими вариантами вируса?
— Да, это наша задача. Когда к нам приходит другой вирус, у него часть аминокислотной последовательности отличается. Соответственно, часть выработанных вакциной антител на него сядет, а часть — нет. Но надо понимать, что часть на него всё равно сядет. И относиться спокойно к тому, что в течение пандемии у SARS-CoV-2 появляются мутации.
— Вы смотрите все научные статьи, которые выходят по мутациям?
— Да, насколько успеваю.
— Откуда вы узнаете о новых мутациях?
— Из прессы, конечно. Я не успеваю проснуться, как мне уже сообщают о том, что в Индии всё ужасно.
— И дальше вы идете смотреть научную статью про индийский штамм? Смотрите базу геномов?
— Не иду, я просто жду, что будет дальше. Обычно пресса сообщает значительно быстрее, чем если я буду тратить время на просмотр сотни статей. У меня есть автоматическое оповещение о том, что выходит какое-то количество статей по SARS, оно мне присылает в день все ссылки, которые вышли в PubMed. Там у меня стоит в день ограничение — 370 (показывать не больше 370 статей в день. — «Известия»). Я успеваю посмотреть первые 100 заголовков, из которых 99 мне не нужны. Сейчас пресса, спасибо, следит за основными статьями Cell, Science, Nature, поэтому я жду, что мне расскажут, а уже потом иду читать исходную ссылку.
— Допустим, из прессы вы поняли, что индийский штамм вам интересен. Вы идете в международную базу смотреть, что это такое?
— Честно говоря, сегодня это бесполезно. В GISAID — базе, которая стала основной по коронавирусным последовательностям, их уже 1,5 млн. Каждый день туда добавляется еще несколько тысяч. Я даже с ними физически работать не могу, у меня компьютер виснет. Это уже такое количество последовательностей, что их даже выровнять нельзя, не то что посмотреть филогеографию, как они распространялись, кто от кого идет, где и сколько замен. Спасибо, есть Nextstrain (в переводе «следующий штамм». — «Известия») — это проект энтузиастов, который позволяет посмотреть, откуда происходит штамм. Раньше можно было, если ты выкладываешь последовательность, на следующий день посмотреть дерево и его корни, но они могут обработать в этом алгоритме за сутки не более 3,5–4,5 тыс. записей.
— Действительно ли нужно следить за каждым меняющимся нуклеотидом SARS-CoV-2?
— Конечно, нет. Когда вы нашли какую-то мутацию, вам еще надо доказать, что она действительно имеет какое-то значение. Например, что вирус стал действительно лучше распространяться. Однако убедиться в том, что вирус лучше распространяется именно из-за той или иной мутации, довольно трудно. Допустим, вы меряете показатель распространения патогена от человека к человеку и видите, что его трансмиссивность (передаваемость) резко возросла. Но она же могла вырасти и по какой-то другой причине. Возможно, то, что происходит сейчас в Индии, не связано со свойствами штамма. А связано с тем, что стало, например, теплее или улучшилась диагностика.
— Так получается, сравнивать мутации бесполезно?
— В них, наверное, надо разбираться. Например, смотреть именно значимые мутации: не нуклеотидные, а аминокислотные. С другой стороны, я абсолютно уверена, что есть локальные варианты SARS-CoV-2, например, в Африке, про которые мы никогда ничего не узнаем. Их там просто не секвенируют. А они, возможно, значительно вирулентнее (заразнее) либо значительно лучше распространяются, чем то, с чем мы имеем дело. Если поискать, возможно, и у нас в России есть какой-нибудь ямало-ненецкий штамм, который ужасен, но мы о нем пока ничего не знаем. А в базе лежат британские — 420 тыс., так как эта страна отсеквенировала нечеловеческое количество последовательностей.
Ведущий научный сотрудник Центра им. М.П. Чумакова Любовь Козловская
— SARS-CoV-2 мутирует не так, как остальные РНК-вирусы?
— По-другому. У SARS-CoV-2 часто мутация отбирается достаточно случайно: она появляется, а дальше из-за высокой точности полимеразы остается. Если она нелетальная, вирус с этой мутацией может спокойно жить, как жил.
— А обычно как бывает у РНК-вирусов?
— Обычно очень быстро развивается большое количество мутаций. У полиовирусов за год, думаю, 1–1,5% генома мутирует. В случае «короны» это было бы 3 тыс. нуклеотидов. А на сегодняшний день это примерно 30–50 мутаций. А ведь надо понимать, что у SARS-CoV-2 миллиарды передач, так как болеют привитые, переболевшие. Болеют легко, но они все-таки могут инфицироваться заново. Соответственно, никто в этой цепочке не исключен.
— Раз вирус так медленно мутирует, «КовиВак» будет еще долго актуален?
— Думаю, что да.
— Некоторые говорят, что «КовиВак» безопаснее «Спутника V». Это действительно так?
— Они обе безопасны, но «КовиВак» вызывает меньше побочных эффектов после вакцинации. «КовиВак» — это вакцина на платформе, которую удобно использовать для рутинной иммунизации, когда вы просто прививаете всех и не задумываетесь над этим. Вам, в общем, безразличны хронические заболевания. А «Спутник V» создан как вакцина быстрого реагирования, она проникает в клетки и вызывает выработку интерферона, что приводит к повышению температуры. Сами разработчики говорят: «Спутник» — это вакцина «первого эшелона». Препарат для медицинских работников, которые пойдут работать в «красную зону», для ликвидаторов пандемии. А дальше нужно уже разрабатывать вакцину, которую можно было бы применять рутинно.
— Что вы думаете по поводу третьей, четвертой волн COVID-19 в России?
— Я считаю, что коронавирус станет сезонным. У нас будет спад летом, и в октябре мы опять «накроемся». Если мы не привьем всех единомоментно, как в Израиле, Сан-Марино и Чили, значимого эффекта от вакцинации видно не будет. Такая сезонность всегда наблюдается именно в странах с умеренным климатом. И я не знаю, почему сезонные инфекции — дело загадочное. Например, до сих пор ученые не могут доходчиво объяснить, почему нет гриппа летом. Ведь, по идее, он воздушно-капельный, и ему всё равно, холодно или тепло.
— Что будет через год? В мае 2022-го?
— Думаю, всё будет точно так же. Я боялась признаться себе в этом в 2020 году. И я боюсь признаться себе в этом сейчас. У вакцинированных COVID-19 будет проходить как сезонная «корона» — небольшая простуда. У кого-то он будет вызывать пневмонию. Вирус будет продолжать циркулировать. И нам надо научиться жить с этим.
