Маноло Бланик: «Я во всем вижу красоту и восхищаюсь ею»
Эрмитаж продолжает знакомить посетителей с модой и современным искусством: в крупнейшем российском музее открылась ретроспектива «Маноло Бланик. Обувь как искусство». С ее героем встретился корреспондент «Известий».
— Добрый день, меня зовут Евгений, и это интервью для газеты «Известия».
— А меня — Маноло Бланик. Евгений, значит? Как Онегин… Пушкин с детства был для меня идеалом. Мама читала мне сказки Пушкина, помню свое впечатление по прочтении «Капитанской дочки» на испанском. Приехав в Петербург, я не мог не пойти в музей-квартиру Пушкина на Мойке. В детстве я испытал влияние русской культуры — и продолжаю испытывать до сих пор. Эта выставка для меня — продолжение моего романа с Россией.
— Кто еще из русских вдохновляет вас?
— Екатерина Великая, которая кажется мне больше русской, чем немкой. Без нее не появился бы такой роскошный музей, как Эрмитаж, и все мы должны быть благодарны императрице. В детстве я много слышал о Дягилеве и его «Русских сезонах», о Нижинском. Моим идеалом были русские балерины, прежде всего Анна Павлова.
Я вообще вдохновляюсь историческими личностями и нередко создаю обувь «по мотивам» той или иной персоны. Например, Мария-Антуанетта. Все знают о ее печальной судьбе, а вот заслуги королевы перед Францией почему-то стерты в сегодняшнем сознании. Хотя я бы сравнил ее с Екатериной Великой.
Если говорить о временах не столь отдаленных, то меня вдохновляет Диана Вриланд, легендарный редактор Vogue, которая, собственно, и открыла меня как дизайнера обуви. А также актриса Тина Чоу — ее, к сожалению, уже нет с нами. Она могла, надев футболку, выглядеть иконой стиля.
Кто еще? Палома Пикассо — у нее невероятное чувство стиля. Журналистка Анна Пьяджи, каждый день творившая красоту. Конечно, и мужчина может инспирировать на сочинение обуви. Здесь, на выставке, вы можете увидеть сапожок, навеянный Александром Македонским.
— Но почему в эрмитажной экспозиции не представлена обувь для мужчин? Вы ведь ее создавали тоже…
— Моя мужская коллекция достаточно скромная. Но зимой в Лондоне мы откроем бутик, посвященный как раз мужской моде. Возможно, это положит начало коллекции, которая окажется достойной отдельной выставки.
— Выставка сначала прошла в Милане, после Петербурга отправится в Чехию, Испанию и Канаду. Как, по-вашему, экспозиция коррелирует с нашим городом?
— Молодежь в Милане очень оценила выставку. В Милане, как вы знаете, особое отношение к обуви. В Италии про обувь понимают — и повседневную, и предназначенную для фэшн-показов, и театральную, про какую угодно — и ценят ее. В России, где совершенно иная атмосфера и где дизайн обуви — явление не такое известное и популярное, эта выставка, думаю, прозвучит как-то по-своему.
— Что вы чувствуете, глядя на свою обувь в музейной витрине?
— Меня очень трогает, что такой незначительный, казалось бы, и небольшой предмет, как туфелька, может вписаться в атмосферу академического музея. Выставка в этом храме искусства — исполнение моей мечты. И это впечатление останется со мной навсегда. Но вообще-то я люблю видеть свою обувь на женских ножках. Обувь ведь не создается, чтобы существовать сама по себе.
Секрет женственности — в самой женщине, но туфельки могут помочь ей раскрыться. С другой стороны, индивидуальность женщины как бы приводит туфельки в действие, выявляет заложенные в них свойства. При соприкосновении человека с обувью начинается взаимный процесс.
Для меня важны не только визуальные характеристики обуви, но и ее свойства в жизни: скажем, как «звучит» эта обувь, как стучат каблучки, когда женщина идет по паркету, как туфельки влияют на пластику тела. Туфли заставляют женщину двигаться и ощущать себя по-другому, делают ее более соблазнительной. Но повторю: главный секрет красоты — в ней самой.
— Смотря на вашу обувь, восклицаешь в душе: «Как театрально!». В России знают фильмы, где фигурируют ваши туфли: сериал «Секс в большом городе», «Мария-Антуанетта» Софии Копполы. А вы создавали обувь для театра?
— Признаться, изначально моей мечтой была работа для театра. И я пробовал сделать это в Лондоне, но мой роман с театром не сложился. Мне безумно нравится театральность в смежных искусствах, например, в кино, в работах моего друга Альмодовара. То, как женщина ходит на каблуках, для меня тоже своего рода театральное представление. Отбирая обувь на эрмитажную выставку (из десятков тысяч пар!), мы с куратором как раз стремились представить неординарную, пронизанную театральностью экспозицию. Посмотрите на эту витрину: в такой обуви можно танцевать фламенко!
— Что из коллекции Эрмитажа вас больше всего удивило, восхитило, а, может, и шокировало?
— Меня ничто не может шокировать: я во всем вижу красоту и восхищаюсь ею. Красота женщин, мужчин, природы, животных потрясает меня. Казалось бы, есть люди красивые, а есть не очень, но я в каждом могу увидеть какую-то эстетическую особенность. Странная вещь красота — такая она многогранная…
И где ее границы? Их нет. Красоту можно увидеть в брутальности, грубости и даже в жестокости. Один лондонский профессор дал любопытное определение моей обуви, сказав, что всё, сделанное мной, элегантно, но иногда я переступаю черту и выхожу за пределы элегантности — вплоть до вульгарности, заигрываю с ней.
— Вы предпочитаете толстой платформе тончайшие шпильку и подошву, придающие обуви хрупкость. Вам важно ощущение беззащитности, неустойчивости красоты?
— Возможно. Я не люблю платформу — она ассоциируется с тяжелым послевоенным временем, когда обувь делалась из дешевых и прочных материалов. В такое время не до эстетики.
— К вопросу о времени. Вы родились во время второй мировой войны на Канарских островах. Как время и место рождения отразились в вашем творчестве?
— Судьба моей семьи очень интересная. Отец — чех, мать — испанка. Отец отправился в большое путешествие с группой молодых людей; они много где бывали, оказались и на Канарах. Там он и поразил мою будущую мать. Неудивительно: красавец он был невозможный — блондин с зелеными глазами. Я не в него пошел (смеется). И вот таким образом я родился на этих островах с их удивительной природой, рос на банановой плантации, среди роскошных садов моей бабушки. Чувство цвета, экстравагантности форм, восхищение природой — всё оттуда...
— На лацкане вашего пиджака — георгиевская ленточка. Для вас символично, что открытие выставки совпало с одним из самых важных в России праздников?
— Это знак удачи. Ленточку мне дали 9 мая, и я прикрепил ее. Пример того, что маленькая деталь может напоминать о чем-то невероятно важном. Мне показалось очень трогательным ваше отношение к этому дню. Я видел людей, вышедших на улицу с портретами своих близких, видел и тех, кто, наверное, сам участвовал в войне. И я не почувствовал в этом никакой политики, только искренний оптимизм. В мире считается, что Америка — страна чудес. А ведь на самом деле ваша страна сотворила чудо. И очень важно, что у вас об этом помнят такие молодые люди, как вы.
— А повыше ленточки что за значок?
— Я получил его недавно в Лондоне из рук Михаила Пиотровского. Бриллиантовый знак «Художник в Эрмитаже» вручается художникам, при жизни удостоенным персональной выставки в вашем великом музее. И сегодня, конечно, приколол его, поскольку это большая честь. Что вы хотите спросить напоследок?
— Расскажите что-нибудь о философии обуви...
— Ах, философия! За этим — к Вольтеру. Это мой любимый философ, я очень много его читал. В этой области он сказал всё (смеется).
