«В работе переводчика много сверхъестественного»
В понедельник, 29 февраля, стало известно, что Григорий Кружков, один из самых известных и титулованных переводчиков в России, стал лауреатом литературной премии имени Александра Солженицына c формулировкой «За энергию поэтического слова, способного постичь вселенную Шекспира и сделать мир англоязычной лирики достоянием русской стихотворной стихии; за филологическое мышление, прозревающее духовные смыслы межъязыковых и межкультурных связей». Корреспонденту «Известий» Евгении Коробковой Григорий Михайлович рассказал о работе над новой книгой и переводами американской поэтессы Эмили Дикинсон.
— Григорий Михайлович, наш сегодняшний разговор с вами не случаен. В этом году исполняется 130 лет со дня смерти Эмили Дикинсон. Ведь вы один из лучших переводчиков этой «американской Цветаевой».
— Это моя любимая поэтесса, вы правы. Действительно, ее сравнивают с Цветаевой. По страстности, которая у нее есть, и по внешней составляющей: Дикинсон признавала из всех знаков препинания только тире. Но сам я всегда думал, что ее история похожа на историю Золушки. Такая же жизнь в неизвестности, когда тебя никто не знает, ни на какой бал не приглашают, а ты достойна... Представьте, она жила в XIX веке, но известность к ней пришла лишь посмертно, а настоящая слава — после 1955 года, когда вышло полное собрание стихотворений.
— Полагаете, у нее были амбиции?
— Думаю, были. Она была таким удивительным сочетанием скромности, самоумаления и громадных амбиций. Верила в то, что она поэт и стихам ее настанет свой черед, хотя сама ничего для этого не делала. Большая часть стихов так и осталась лежать в комоде после ее смерти. Повезло, что старшая сестра и соседка издали сначала один сборник, потом другой... Ее наследие могло и пропасть, но тем не менее она знала, что ее стихи достойны бессмертия. Не зря ее последними письменными словами были слова «Колд бэк» — отозвана. Значит, она понимала, что была призвана.
— Дикинсон считается американским классиком, и как-то неловко думать о том, что современники сильно критиковали ее стихи.
— Да, у нее было полдюжины друзей по переписке, которым она посылала свои стихи в письмах. Это были образованные люди, которые могли оценить необычную поэзию Дикинсон, но далеко не все, конечно. Ее поправляли, указывали на неправильные слова, на плохую рифму, на плохой ритм. Всё то, что сегодня стало фирменным знаком Эмили Дикинсон. Всё то, что дало стихам ту самую «новую дрожь».
— Как вы пришли к ее переводам?
— Мне всегда хотелось ее переводить. Ее стихотворения меня завораживали с самого начала. И весь ее образ завораживал тоже. Она вела затворнический образ жизни и в последние годы вообще почти не выходила из дому, но ее стихи были о последних вещах: о бессмертии, о Боге, о вечности. И вот что удивительно: эти огромные вещи, например бессмертие, живут в ее стихах на таких же птичьих правах, что и прилетевший во двор дрозд.
И она звала меня: переведи, переведи, привлекала меня.
— Текстом привлекала?
— Да, конечно, текстом. Мне-то кажется, что внешне она тоже была красивой, но вот сама себя считала невзрачной: писала, что похожа на воробышка и глаза у нее — как две вишенки, оставшиеся в стакане с коктейлем.
В общем, мне всегда хотелось ее переводить, но я всегда боялся. Мне казалось, ее переводят другие люди. Она другому отдана.
— Кому? Вере Марковой?
— Вера Маркова — замечательный переводчик японских хокку и танка. Она одной из первых перевела Дикинсон на русский язык. Но, мне кажется, она ее восприняла через призму японской поэзии. Она не сохранила форму стихов Эмили Дикинсон, у нее разные ритмы, и она часто растекается, не передавая сжатости и упругости текстов Дикинсон. Впрочем, критиковать коллегу легко, я бы не хотел этого делать.
Однажды я как редактор печатал Эмили Дикинсон в «Огоньке», взяв у знакомых девушек их переводы. Оказалось, на странице умещаются еще два стихотворения. И тогда я перевел.
«Два раза я теряла всё // Вот так же как теперь, // Два раза нищей и босой // Стучала в Божью дверь. // И дважды с неба мой урон // Был возмещен сполна. // Родитель мой! — Банкир — отец! // Я вновь разорена».
А потом через годы вдруг сказал себе: кто нам может запретить красиво жить? И за год перевел еще около 200 стихотворений.
— А вас не смущало, что вы, мужчина, переводите женщину?
— Перед переводчиком не стоит такой проблемы. Видите ли, в каждом из нас есть женское и мужское начало, а в совершенном поэте оно смешано в равных пропорциях. Поэтому Пушкин мог с такой убедительностью написать письмо Татьяны и вообще пережить женские образы. Самое женское — это одновременно и самое мужское. Мне так кажется.
— Как известно, в русском языке слова длиннее, чем в английском. Как перевести короткие стихотворения Дикинсон, не нарушив их миниатюрной формы, сохранив ритм?
— В переводе без труда не обходится. Но с Дикинсон мне все-таки было как-то всё более или менее понятно; я попал в резонанс. Бывали задачи и поголоволомнее. Например, у Киплинга есть стихотворение «Если». Оно начинается со слова If. По-английски написано ямбом, а по-русски «если» — это хорей. От этого возникают сложности. Лозинский вообще пренебрег этим словом и решил написать просто:«Владей собой среди толпы смятенной».
— А Маршак перевел «О, если ты спокоен, не растерян».
— Но это не очень хорошо. Киплинг — мужественный поэт, у него в стихах никаких «О», никаких романтических штампов. Я пожертвовал размером — перевел ямб в анапест: «Если ты в обезумевшей буйной толпе».
— Вы считаете, правильно заменять ямб анапестом?
— Да, мне кажется, это можно. Ямб — это размер 95% всех английских стихов, и, если так переводить по-русски, получится однообразно. Кроме того, в силу того что русские слова длиннее, мужественный анапест с ударением на последнем слоге может заменить ямб.
Но дело, конечно, не в математике. И даже не в отдельных словах. Переводчик исходит не из слов, а из того, что Мандельштам назвал «звучащим слепком формы». Его задача — так долго мять пластилин стихотворения, чтобы он стал мягким и податливым. И из этого пластилина — слепить новое стихотворение. В этом деле много сверхъестественного, приходится устанавливать телепатическую связь, мысленно совещаться с автором: позволяет ли он сделать так или эдак.
— Есть популярная точка зрения, что если человек одновременно и переводчик, и поэт, то рано или поздно переводчик в нем убьет поэта. Это так?
— Я думаю, что поэт многому учится, переводя, — как художник, когда он копирует картину великого мастера. У той же Дикинсон можно учиться трактовке больших тем, учиться переживать одиночество и печаль.
— Мы сегодня упоминали «новую дрожь», в вашей книге есть стихотворение, которое так и называется.
— Новая дрожь — это не я придумал, это слова Виктора Гюго, он так выразился о Бодлере, кстати, современнике Дикинсон. Но я так назвал свое шутливое стихотворение про ремонт.
— Опыт Эмили Дикинсон показывает, что поэт может не заботиться о своих стихах. Рано или поздно всё, что было написано, проявится.
— Нет-нет, беспокоиться о стихотворениях нужно, ведь судьба их неизвестна. Хотя все поэты беспокоятся по-разному. Некоторые меньше, некоторые больше, помните, как Баратынский: «И, как нашел я друга в поколеньи, читателя найду в потомстве я».
— Но ваша книжка «Холодно-горячо» — она тоненькая. Это значит, что вы плохо побеспокоились?
— У меня 4 года назад уже выходила толстая книжка «Двойная флейта», и мне просто захотелось издать в одной книжечке стихи, которые появились уже после. Накопилась горсточка на небольшую книгу, буквально 70 страниц. На Западе это в обычае — выпускать не толстые, а тоненькие поэтические сборники. Дело вообще не в сборниках. Дело поэта — вложить достаточно много в свои стихи. Наживить хорошенько крючок, чтобы в будущем кто-то клюнул. Если невзрачный червячок — никто не клюнет. Надо хорошего червя наживить, чтобы проложить себе путь через лабиринт случайностей.
Справка «Известий»
Григорий Кружков — русский поэт, эссеист, переводчик поэзии. Лауреат Государственной премии Российской Федерации по литературе. Почетный доктор литературы Тринити-колледжа, Ирландия.
Премия имени Солженицына присуждается с 1998 года. Ее лауреатами в разное время становились режиссер Владимир Бортко, актер Евгений Миронов, писатель Виктор Астафьев (посмертно), писатель Валентин Распутин и многие другие деятели культуры и науки. В этом году церемония награждения состоится 21 апреля в Москве, в Доме русского зарубежья имени Александра Солженицына.
