Незамызганное слово Геннадия Айги
21 февраля исполняется 10 лет со дня смерти выдающегося русского и чувашского поэта Геннадия Айги. О поэте корреспондент «Известий» Евгения Коробкова поговорила с режиссером Мариной Разбежкиной.
— Марина, расскажите, а как вы познакомились с Айги?
— Это одно из тех невероятных совпадений, которые случаются в жизни. На самом деле, мы знакомились с ним трижды. Но два раза он не запомнил, а вот третий... Мы делали фильм про Айги для канала «Культура», и я решила ему позвонить, хотя знала, что Айги не снимается и всем отказывает. Набрала номер, он взял трубку, была длинная неудобная преамбула: вот, Геннадий Николаевич, я бы хотела снять кино... В этот момент я почувствовала прямо-таки волну молчаливого протеста. Но я вторглась в эту паузу и сказала: меня зовут Марина Разбежкина.
Он переспросил: «Разбежкина?» И вдруг совершенно неожиданно: «У меня нет оснований вам отказывать». Я была потрясена. Оказалось, за день до того по «Культуре» показывали мои фильмы. Он включил и уже не отрывался от экрана до самых титров. А потом сказал жене: «Надо запомнить эту фамилию: Разбежкина» А на следующий день я позвонила. И он счел это знаком.
— Все, кто знал Айги, отзываются о нем как о человеке необыкновенном. Но что в нем было необыкновенного?
— Он сам был невысокого роста, но у него была невероятно красивая голова, идеальная форма, в него влюблялись самые красивые женщины, потому что на него нельзя было смотреть без ощущения счастья. И еще — он поразительно слушал. Это такая редкая особенность, что я запомнила. Россия — не диалоговая страна совершенно. Все мы говорим монологи, куда-то в пустоту, в вечность, в планеты. Но нас никто не слышит, потому что тот, кто рядом с тобой, тоже монолог произносит. А вот Айги — он был способен к диалогу. Он — слушал. Когда я к нему и к Гале, его жене, приезжала, он всегда оживлялся, нам было о чем поговорить, и то, что мы говорили друг другу, оказывалось невероятно важным.
Меня поражало в нем освоение русской речи. Он родился в чувашской деревне и до какого-то времени говорил только на чувашском. Но чувствовал русскую речь особенно, как равнину, как пейзаж.
Помню, он рассказывал, как отец, преподаватель в чувашской школе, носил его на плечах и читал Пушкина, которого ребенок совершенно не понимал, потому что не знал ни слова по-русски. Но от звучания чужого языка, от сочетания ритмов и мелодий языка маленький мальчик заплакал.
Может быть, он что-то преувеличил, но я думаю, что такое явление могло быть: очень чувствительный к слову мальчик расплакался от звучания незнакомого языка.
— В «Википедии» написано, что в роду Айги были шаманы...
— Его тетя была колдуньей. Чуваши — язычники, христианство они приняли поздно, но христианами так и не стали... Айги рассказывал, что когда умирала его мама, тетя пошла молить за нее духов и позвала его с собой. Они взяли курицу и пошли в кереметь, в священную рощу. И там она начала говорить на разные голоса: мужские, женские, детские, слов нельзя было разобрать, одни глоссолалии. А потом она протянула руки, и на них лежала мертвая курица. Это означало, что духи не приняли жертву. И действительно мать через какое-то очень недолгое время умерла.
Меня так заворожила эта история, что она вошла в сценарий фильма «Время жатвы». Это ведь тоже фильм про язычество...
— Вы же свой фильм «Время жатвы» снимали в Чувашии?
— Да, так получилось, что я решила снимать в Чувашии: там такой горизонт, такие овраги... Кто-то из музыкантов сказал, что Чувашия — это Швейцария наоборот. Фильм мы делали, охраняемые именем Айги, потому что там два самых крутых национальных героя: Чапаев и Айги, их уважают одинаково. Его имя нам открывало очень много дверей... даже дорогу нам проложили к деревне, где мы снимали фильм. Хорошо, что поле не заасфальтировали…
— На Западе Айги очень ценят. Как вы думаете, что видят в нем зарубежные читатели?
— Запад ценит в нем загадку, а мы — простоту. Для европейцев Айги — один из загадочных поэтов-авангардистов, мы же оцениваем иначе, как люди, живущие в том же языке, что и он.
У него стихи настолько точные, что видишь конкретное место, о котором он писал. Это необязательно, когда слушаешь стихи, но это есть. Ритмическая структура его стихов создана из абсолютной реальности, правда, какой-то особенной, иной, которую я, например, сама не могла бы увидеть, но в стихах Айги — приняла. Люблю его песни восточные: маленькие четырехстрочные стихи, по-моему, они грандиозные.
— А что означает эта простота в стихах Айги?
— Сегодня со словами происходит что-то, они обесценились. Мне кажется, сейчас очень сложно создать новую метафору. Ты сразу становишься частью если не совсем шаблонного, то обдуманного другими людьми представления о мире. Наш нынешний мир становится всё более протестанстким, мы его проще осмысляем. Но в то же время говорить просто — это высший пилотаж, и Геннадий Николаевич Айги это умел. Не было у него замызганного слова. Мне кажется, слово Айги... я чувствую, как будто прикасается губами к коже. Ты полностью физиологически включен. Редкий дар.
— Вы считаете, он сам ощущал себя большим поэтом?
— Не ощущал, мне кажется, и это было совершенно замечательно. Он всегда думал, что его никто не знает. Я была вместе с ним на поэтических вечерах и помню, как подошел мальчик лет 12 и прочитал наизусть его стихи. И Айги так изумился — очень искренне: откуда этот мальчик знает его стихотворения. Это тоже было очень славное свойство. Я чаще встречаю наоборот: когда люди думают, будто что-то собой представляют, и обижаются, что их не цитируют.
Он для меня очень много значил... Геннадий Айги...
И мы практически до конца общались, вплоть до того дня, когда он ушел. И это было горько. Он был настоящий человек, и не хотелось его отпускать. Верующим людям легко, они знают, что встретятся. А я атеистка, и мне сложно расставаться. У меня нет надежды на встречу...
Справка «Известий»
Геннадий Айги (1934–2006). Лидер советского авангардного искусства, создатель русского поэтического сюрреализма. Чувашский и русский поэт и переводчик, по национальности чуваш. Учился в Литературном институте в семинаре Михаила Светлова. Был знаком с Борисом Пастернаком и по его совету начал писать стихи на русском языке (до этого работал исключительно на чувашском). Переводил мировую поэзию на родной язык, создав антологии «Поэты Польши», «Поэты Венгрии», «Поэты Франции». Неоднократно выдвигался на соискание Нобелевской премии по литературе.
