Когда эпоха десятых годов только приходила на смену нулевым, я предсказал, что время фриков заканчивается и им на смену придут совсем другие фигуры — юродивые идеи ради, подвижники, а то и будущие святые.
Как известно, любые предсказания сбываются тем полнее, чем больше их готовы рассматривать как руководство к действию. Несколько лет назад, впрочем, трудно было представить, что подвижников будут делать непосредственно из фриков. Однако приговор оппозиционерам Развозжаеву и Удальцову свидетельствует именно об этом.
Еще русская религиозная философия находилась в поисках канона мученика за истинную веру, не замечая мученичества своих современников — революционеров. В результате после революции в роли революционеров, а нередко и мучеников оказались уже сами религиозные философы. Как принято писать в нравоучительных романах, круг замкнулся.
Феномен Сергея Удальцова интересен тем, что он, строго говоря, не являясь ни революционером, ни религиозным деятелем, волею судеб приобрел амплуа политика не от мира сего. Почти что Махатмы Ганди. Многолетняя конкуренция клерикальной и антиклерикальной партий за право поставлять страдальцев и страстотерпцев на потребу общественному мнению, похоже, завершилась.
Обращает на себя внимание в казусе Удальцова то, что он единственный из нового поколения оппозиционеров не относит себя к либералам и западникам в их современном смысле. Навальный на свободе, а Удальцов — нет. Неужели левых настолько боятся?
По-моему, эта мысль может утешать только самих левых, точнее, то, что от них осталось после смерти левой идеи, чего, вероятно, не заметили только они.
Левая идея сегодня — западническая и либеральная. Однако это особое западничество, олдскульное. Как и левый либерализм. С истекшим сроком годности. И с альендевцами, которые добровольно перешли на службу мировому Пиночету.
Удальцов — живой символ левой идеи. Нынешнего ее состояния.
В отличие от революционных деятелей прошлого современные политики воспринимают рефлексию как палку в колесо «движухи» и не утомляют себя мудрствованиями из области «теорий». Впрочем, по опыту многих героических персонажей, тюрьма дает немало шансов для того, чтобы превратиться в теоретика. Вполне возможно, Удальцов еще станет нашим Грамши, и мы — еще будем читателями его «тюремных тетрадей».
Пока же социалистический проект в удальцовских взглядах сводился к идее «воссоздания СССР». Оставляя в стороне споры о том, был ли в Советском Союзе социализм, Удальцов не замечает того обстоятельства, что на протяжении всего времени после Беловежских соглашений официальный курс — несмотря на его колебания — просоветский или даже пансоветский. Начиная от идеи олигархов как наркомов капитализма и заканчивая планами относительно Таможенного союза, этот курс связан с попытками если не реорганизовать Советский Союз, то реструктурировать всё советское.
Точно так же обстоит дело и с представлениями Удальцов о прямом народовластии, которое якобы способно обеспечить современное царство интернета. Мало того что эти представления ничем не обоснованы. Любому, кто даже очень поверхностно знаком с эволюцией повестки, ясно: мы имеем дело с эхом идеологического официоза времен президента Медведева. Тогда только самый самонадеянный чиновник не клялся святой верой в «электронную демократию» и оцифрованный документооборот. Эти клятвы даже привели к определенным результатам.
Впрочем, можно вспомнить еще об одной стороне удальцовских взглядов — воинствующем сопротивлении религии денег. Спору нет, это важное, хотя тоже не слишком оригинальное начинание. Денежный оборот не просто оброс ритуалами, он сам стал важнейшей церемонией, подчиняющей себе оценки и вкусы людей, а главное — системы признания, без которых никакое общество не общество. Можно изобличить одного или нескольких одержимых демонами баблобесия, однако никто пока не отважился восстать против этой ереси в целом. Да и как это сделать, когда самые строгие формы аскезы не только демонстрируют зависимость от денег, но и сами по себе служат — необязательно протестантским — истоком капитализма?
В этом вопросе с Удальцова ничего не спросишь по части теории — ее просто нет. Зато трудно отрицать, что его подвела практика: борцам с баблобесием не с руки брать деньги от иностранных спецслужб. А взяв эти деньги — трудно прикрываться общением «с разными людьми» или опытом Ленина, который «тоже брал деньги» — у германского штаба на мировую революцию.
Ленин в отличие от Удальцова был великим знатоком механики революционного процесса, зная, как «экспроприировать экспроприаторов» и в каких обстоятельствах деньги восстают против их обладателей. Про Удальцова такого не скажешь: трудно рассчитывать на восстановление Советского Союза, беря на это деньги у тех, кто ненавидит само это сочетание слов.
Так что удальцовский опыт борьбы с баблобесием следует признать неудачным: бабло слопало добро!
Что же, как говорят пикейные жилеты, «в сухом остатке»? Пожалуй, только две вещи.
Первое. Казус Удальцова — это история про то, как документальное кино окончательно одолело жизнь. Эта победа сама по себе стала жанром, ему и название придумали — мокьюментари.
Мокьюментари превращает жизнь в реалити-шоу. Герои помещаются в «предлагаемые обстоятельства» — и это испытание на навык актерского мастерства, а не на выживание. Не вживешься — проиграешь (не покажешь себя героем), слишком вживешься — тоже проиграешь (примешь чужие правила.)
Никакого «дела Удальцова» не было бы, если бы не фильм «Анатомия протеста-2». Этот фильм — не шедевр с точки зрения художественных достоинств, не авангардный агитпроп советской выделки, не Дзига Вертов. Однако в данном случае «великая сила искусства» развернута в другом ракурсе.
С одной стороны, благодаря этому фильму Удальцов приобрел героическую биографию — Махатма явился, как и было сказано. С другой — приобрел невидимого режиссера, точнее, его трафарет, к которому на разных этапах жизни будет примериваться кто угодно. Сейчас вот примерился судья, вынесший приговор, потом, возможно, примерится какой-нибудь сокамерник. В общем, неизвестно, что лучше: быть героем, но с режиссером, или не быть героем — но без режиссера.
Второе. Казус Удальцова — это история про кризис той части советской номенклатуры, которая не попала в число грандов нового феодализма.
Удальцову приписывали родство с пламенной революционеркой Розалией Землячкой, портрет которой Демьян Бедный рекомендовал вешать в кабинет для того, чтобы «оградить себя от канцелярщины и спячки», то есть, читай, именно от этого превращения в феодалов.
Чтобы дискредитировать Удальцова, штатные националисты из ЛДПР, вспомнили о демонической Розалии, признав ее мнимого отпрыска «правнуком палача русского народа». Но это — пустое, подножный корм для любителей интернет-зрелищ.
Даже вынося за скобки Розалию, родство с которой не подтверждено и не опровергнуто, Сергей Удальцов относится к тому, некогда влиятельному слою, который теоретически мог бы претендовать на реванш и совершенно другой подход к распределению общественных благ.
В Москве именем прадеда Удальцова названа улица, и совсем не исключено, что когда-нибудь на этой улице может наступить праздник.
