Владимир Мирзоев нарисовал портрет нового поколения
Театр на Таганке выпустил «На всякого мудреца довольно простоты». Более точного «попадания» классической пьесы представить трудно. Власть денег, умение льстить и подличать во имя желанной цели, мракобесие и косность, осмеянные Островским почти полтораста лет назад, будто подсмотрены вчера.
Поэтому и переодевания важных господ в депутатов современной Госдумы выглядит на редкость органично, а вскользь проброшенные упоминания Владимира Владимировича с Дмитрием Анатольевичем да негромкие замечания о безобидности мелких реформ, вроде перехода на зимнее время, звучат естественным продолжением речей персонажей драматурга.
Сцены в доме ханжи Турусиной, собравшей на странное богомолье юродивых и странниц, смотрятся мощной карикатурой на заполошных религиозных фанатов, а в степенных рассуждениях Крутицкого и «ценных» советах Мамаева слышны отголоски пустопорожних теледебатов.
Постановщик Владимир Мирзоев, активный оппозиционер действующей власти, не преминул воспользоваться подобными аллюзиями. В роли лихого карьериста Глумова режиссер увидел меткий портрет нового поколения. А яркая игра молодого Филиппа Котова уверенно поставила этот портрет в центр галереи колоритных персонажей.
Все время кажется, что этот Глумов куда-то летит. Видимо, от непоколебимой веры в успех вырастают крылья. Энергия хлещет через край — то он носится по сцене с чемоданами и лейками, то припрыгивает, то взмывает ввысь в буквальном смысле слова, продвигаясь по ступенькам, выступающим из бетонной стены (один из элементов лаконичной сценографии Аллы Коженковой).
Свидание с элегантной красавицей Мамаевой — настоящий балет, в котором хореограф Соня Рошаль-Федорова соединила приемы свободного танца и гимнастики ушу. Отповедь мерзкому журналюге Голутвину, ехидно сыгранному Сергеем Ушаковым, — сплошное нервное кружение. Энергия прорывается даже там, где по ходу пьесы необходима статика.
Стоя навытяжку перед Крутицким, Глумов едва сдерживает смешок над раздувшимся от важности стариком-благодетелем. Старейшина Таганки Феликс Антипов показывает Крутицкого сочно и не без иронии. Говорит гулким басом, со степенной расстановкой, а вспомнив горячую молодость в Бессарабии, вдруг застывает, надолго уставившись в одну точку. Будто умер. А неуемному живчику Глумову только того и надо.
Герой Филиппа Котова — не просто виртуоз интриги, разворачивающий действие в свою пользу. Его Глумов входит в жизнь свободно и смело, захватывая блага, сметая преграды, отправляя Крутицких и Мамаевых в безнадежное «вчера». Его притворство сродни лицедейству, тяга к риску безудержна, а запутанные ситуации только разжигают азарт.
Досадная потеря «дневника подлостей», ставшего достоянием гласности, — не проигрыш, а еще один шаг наверх. Возвышаясь над суетящейся толпой, Глумов бросает желчное: «Без такого человека, как я, вам нельзя жить». Оно верно — мало ли сегодня на верхах всех уровней таких циничных и обаятельных нахалов.
Но если бы Островский послужил Мирзоеву только поводом для актуального высказывания, было бы слишком «в лоб». К счастью, режиссер радует и другим. Например, возможностью погружения в театральную фантастику. В реалистичность происходящего легче верится, когда действительность то и дело опрокидывается в сон.
Там правит бал королева Мамаева Ирины Линдт, обольстительная, как кино-дива, и хищная, как пантера. Гадалка Манефа раздувает лохмотья-крылья, зычно пропевая «Не будь корыстолюбив!» (Любовь Селютина — еще одна старейшина Таганки, играет настоящую ведьму). Статная красавица-мамаша Глумова (Маргарита Радциг) оборачивается ветхой старушкой, и ложечка, подобострастно звенящая в ее чашке, никак не может успокоиться. Вдохновенно камлает при свечах солидная Турусина (Александра Колпикова), а ее юркая племянница Машенька (Юлия Стожарова) в своих девичьих желаниях переходит все допустимые пределы.
Кроме того, волшебно мерцает свет, летают стружки и бумажные клочья. И бесстрастно высится над этой кутерьмой огромный деревянный истукан, всем своим видом напоминая, что в жизни, в сущности, все относительно: от дерзкого порыва Глумова до неподвижности Крутицкого — один шаг.
