Только сейчас начинается что-то другое — новое время приходит с новыми идеями, а не с новыми вещами

В предрождественские дни в городе Рига возле большого торгового центра Spice была  установлена фигура ангела шопинга. Ангел получился красивый, белый и большой. «Это самый большой в мире ангел шопинга, — так писали в газетах, — шести метров высотой!»

А еще писали, что теперь посетители торгового центра смогут заглянуть ангелу в глаза и попросить у него помощи в важном деле совершения покупки. Возможно, имеет смысл поклониться доброй аллегорической фигуре. Еще хорошо бы до одежд дотронуться — но постамент высокий, и национальная сдержанность не велит.

Впрочем, довольно скоро стало понятно, что ангел не так уж прост и имеет тайную идейную подкладку. То есть для суевера-хотюнчика, активиста распродажного дня, он хранитель покупательского счастья, и ему нужно поклониться на удачу. А вот  любопытствующему  наблюдателю, не вовлеченному в торговый праздник, да если к тому же он хоть что-нибудь слышал о Норбере Фолбергере (это автор  чудесного изваяния, немецкий скульптор, известный арт-провокатор), ясно, что тут без насмешки не обошлось. Ангел, хотя и высок, и бел, и крылат, но никак не беспол и не воздушен. Перед нами вполне себе плотная пернатая дама с самодовольным лицом  авторитетной покупательницы и с красным лаковым магазинным пакетом на плече. И, по мнению г-на Фолбергера, это символ современности. Той самой современности, которая превратила Рождество в праздник еды и вещей и сделала главным днем сытого века. А ему, сытому веку, приходит конец.

Действительно ли приходит? В Европе уж какой год в моде «добродетельное потребление», и  нынешние рождественские продажи профессионалов торговли не особенно порадовали. На подарки средним европейцем были потрачены  деньги, даже чуть большие, чем в прошлом году (считается, что тут эффект психологической усталости от тяжелого предкризисного и кризисного года; желание хоть в праздник отвлечься от печалей), да сами подарки оказались немного другими, чем обычно.

Кризисный средиземец разлюбил вещи, разуверился в спасительной силе вещей. Деньги были потрачены на «позитивные впечатления». Речь даже не о путешествиях идет —список ценных подарков впервые возглавили такие милые штучки, как «день за рулем автомобиля Porsche» и посещение СПА. В качестве подарка были желанны уроки английского языка, оплаченная няня на уикэнд, сертификат на посещение ресторана…  

Но финансовые печали европейца почти не затронули российского покупателя. Не в этом году, по крайней мере. Да ведь и 2008-й, должна вам сказать, не сломал тягу гиперборея к покупке. Помнится мне, среди заметок о кризисе, и информационной мелочи, и статистических выкладок, и крупных даже исследований (все о нем, третьем мировом экономическом), среди всего просмотренного больше всего меня зацепили два замечательных материала. Можно даже сказать, два замечательных заголовка:

«Ювелирный рынок Сарапула на грани выживания» и «Армани верит в Россию». Вот, собственно, между ювелирным рынком Сарапула (дай ему Бог здоровья) и доверчивым Армани (решил открыть в России новые магазины, разглядел в русских богачах несгибаемую волю к трате денег) и поместилась вся история первой волны русского кризиса. В его покупательской, разумеется, ипостаси. Однако ж надвигается вторая волна, и действительно — появилось что-то новое и в отечественном воздухе. Что-то очевидно говорящее о том, что сытому веку приходит конец. Из покупки ушло ликование. Да, полны торговые центры, Новый год приходит, и все такое прочее, но ликование ушло.

Это ощущение, тут нет доказательств, его надо почувствовать. Вспомните, скажем, 2005 год. Бешеными электрическими огнями сверкают торговые центры, возле детского магазина на Ленинградском проспекте покупателей встречает Барби Рапунцель (Мисс Таганрог-2004), впервые проходит распродажа плазменных телевизоров, и воздух звенит и искрится счастьем желания и обладания. Вещи важнее, больше своего практического назначения — они являют собой внешнюю, защитную, крепостную стену семьи, они очерчивают границы семьи и подтверждают ее крепость и стойкость. Семья, зажиточный дом кажется важнее государства и всего, что происходит в нем — в конце концов, семья появилась раньше государства и умрет позже него.

Но время идет, веселящий газ утекает из нашего воздушного шарика, в Европе холодно, в Италии темно, что-то и нам начинает казаться, что  все-таки вещи нас не спасут. Георгий Иванов писал о том, что двадцатый век начался не с ударом часов, не в 1900-ом году, а только после 1910-го. Впрочем, не только Иванов — об этом говорили и писали многие: первые десять лет века принадлежат еще ушедшей эре; новая эпоха всякий раз наступает в десятых годах. Все нулевые мы прожили еще печалями и радостями ушедшего двадцатого, проживали последние годы сытого века, ухватили кусочек знаменитого потребительского рая, радостно профукали свои и без того скромные политические свободы. Только сейчас начинается что-то другое — новое время приходит с новыми идеями, а не с новыми вещами. Только сейчас начинается двадцать первый век. Мы его уже чувствуем, только еще не знаем — каким он будет.