Явление Адасинского в Михайловском замке
В воскресенье вечером в парадный двор Михайловского замка превратился в площадку для open-air. Здесь играли, пели и куролесили Антон Адасинский, артисты театров DEREVO, "СпасибоДА", "Поэма Театр" и Русского инженерного театра "АХЕ", дети из хора "Радуга", группа Positive Band и разные фрикоподобные люди. Например, шустрые фотографы, которые, елозя вокруг сцены, тоже то и дело становились частью действа. Собственно, игровой площадкой было все вокруг - и это был не спектакль или концерт в чистом виде, а авангардный перформанс-импровизация ни о чем с подачей "только сегодня, только для вас".
Нужно было миновать мост через крепостной ров и кордон охраны, пройти досмотр на предмет "а что это у вас в сумочке?" и вальяжно расположиться на сырых стульях импровизированного партера. Обладатели входных билетов имели право толпиться диким стоячим танцполом за ограждениями. Спектакль-концерт все никак не начинался и не начинался, пока голос из-под небес не прогремел на весь двор, да так, что голуби взлетели, а флаг на башне затрепетал: "Осадки, которые прошли ночью, стали причиной того, что все немного задерживается. Зато сейчас будет репетиция, свидетелями которой вы и станете".
И стали: у нас вроде как не было выбора. Вышли музыканты и принялись разминаться. Как бы невзначай на подмостках появился сам герой вечера в черных брюках и белой рубашке. В зубах держал тельняшку, мотал головой, двигался причудливым зигзагом и был, как всегда, бос, худ, бритоголов и загадочен. Адасинский прополз по авансцене из конца в конец и скрылся, бросив многообещающее: "Я еще вернусь!"
Траурная интрига
Потом наступили сумерки, и происходящее приобрело несколько зловещий оттенок. Пронесли гроб. Траурная процессия состояла из колоритной съемочной группы, услуги которой недороги и сердиты, как труд гастарбайтеров. "Нервным кинорежиссером" был назначен Павел Семченко из "АХЕ", остальные являли собою невозмутимую гримершу, испуганную помощницу режиссера, важного директора картины, тихого оператора и деловитый техперсонал. Суть интриги в том, что Адасинский умер и канонизирован (вот и маска в виде слепка висит, белая на черном сукне), и теперь о нем снимают фильм, а воспоминаниями делится человек, когда-то с ним знакомый (в этой роли - сам Адасинский), а в кино его играет более полный и без царя в голове актеришка, который пытается его изображать, уходя в зажим, срываясь на фальшь или в неуместный экстаз.
Когда совсем стемнело, Адасинский со смешком отметил этот "жуткий момент" - и веселье разгорелось с новой силой. Семченко принялся жечь сценарий и размахивать факелами. "Директорша" швырялась деньгами, техперсонал - электрическими светлячками. "Гримерша" поливала всех из лейки, по-киношному создавая имитацию проливного дождя. Бритоголовые девушки меняли наряды и образы, стайками бродили, будучи "людьми в черном" или "народниками" отплясывали в сарафанах из крафт-бумаги. Самым несуразным среди участников было бесполое существо в белом костюме зайца из "меха Чебурашки" и в черных лодочках на высокой шпильке. Оно нервно курило одну за одной сигареты, вваливалось некстати в кадр и портило его, суетилось и дрожало. А Адасинский с музыкантами наигрывали и напевали, читали стихи и общались с публикой самым вкрадчивым образом, то бишь ласково, и иногда нагловато. Впрочем, временами все они и вовсе не обращали на народ внимания.
Ему все равно
Если вы спросите, к чему все это и что означает, я ведь не отвечу. Определенной идеи, кроме как порадоваться, "что все мы здесь сегодня собрались", у "Кошки на баяне" (а это цитата из песни за авторством и в исполнении понятно кого) в принципе не было. Адасинский - личность видная, артистическая единица неподражаемая. И, как он принялся в последнее время особо подчеркивать, самодостаточная. Ему, кажется, все равно, как его воспринимают и что о нем думают. Ему поднадоело делать то, что он делает лучше всего - выдавать резкие пластические спектакли, рождать и развивать площадные и камерные невербальные искусства. Он давно и нежно любит музыку, ему нравится петь и играть, и все тут. Артистам вокруг него было забавно и интересно. Ему было с ними и с нами хорошо.
Радость без смысла
Многим из нас было хорошо с Адасинским тоже. Некоторые, особо пытливые натуры, правда, упрямо силились понять, что же они должны понять-то и что им хотят всем этим сказать. Вряд ли в этом поиске был смысл. Зато была радость - наблюдать весь этот размеренный, расслабленный, со вспышками экшена и страсти, бред, похожий то на сон Бананана, то на изощренные, извращенные местами сценические мемуары.
Когда-то вдохновенный, но непонятый, оставивший нас и расцветший в Дрездене, прогремевший в Европе и за океаном, воздвигнутый на родине на пьедестал. Несколько раз низвергнутый с него и вновь на нем невозмутимо оказавшийся, все давно себе доказавший. Такой красивый, спокойный, достойный мужчина по имени Антон Адасинский, с улыбкой Чеширского кота на подвижном лице, вершающем гуттаперчивое поджарое тело. И глядь! - "зажигает" теперь не где-нибудь в "Антресоли" или в Мюзик-холле, а в окутанном легендами замке в самом центре Петербурга, что определенно и немало его забавляет.
Это была престранная, но славная дурь, и кошки с баянами тут вроде не при чем (если не притягивать их к сути за уши и за меха, как дворовых обитателей и дворовое развлечение). Начала не было, финал не прогремел, действие то дергалось, как бракованная пленка, то текло молочной рекою в кисельных берегах... Можно было при всем при этом вставать, ходить, танцевать, разговаривать. Не возбранялось взять и уйти, ежели надоело.
Что было, так это состояние. То самое, которое хочется, чтобы длилось и длилось. Даже если озяб промозглым осенним петербургским вечером, кутаешься в одежки, дуешь на кулачки в перчатках и прихлебываешь обжигающий чай из картонного стаканчика, пока там полуголые, полубезумные на вид люди просто наслаждаются друг другом, моментом, топографической точкой на карте, мрачными мистическими стенами и придворным народом.
