Маргарита ЭСКИНА: "Революцию папа как-то проглядел"

Сегодня исполнилось семьдесят лет директору московского Дома актера Маргарите Эскиной. Она возглавляет его 16 лет, а ее семья - около 65; некруглый юбилей наступит 14 февраля нынешнего года. Первым директором - и создателем - Дома актера был отец Маргариты Александр Моисеевич Эскин, человек легендарный. Тогда Дом актера еще размещался на улице Горького: стеклянная дверь, свирепая вахтерша и суровые гардеробщицы, отделанный искусственным мрамором холл, направо - ресторан, а если вы пришли на вечер, то вам в лифт, на пятый этаж. Это было царство седого как лунь, важного и любезного Александра Моисеевича: кабинет со старинной мебелью, небольшое фойе, маленький зрительный зал, а этажом ниже - сердце театральной Москвы, уютный бар. В этом же доме располагались кабинеты Всероссийского театрального общества. Сегодня прежний Дом актера кажется маленьким (любой владелец банка живет в куда большей квартире), но ведь и время было другим. В ресторан прорывались, на здешние вечера ломились; театральные люди шли к Эскину и чувствовали себя кланом избранных. Потом Александр Моисеевич умер, затем сгорел Дом актера - сейчас он находится на Арбате, в бывшем здании Министерства культуры СССР... Но это уже совсем другая история. Полвека Александр Моисеевич Эскин развлекал и опекал артистов: то, чем он занимался, было не работой, а большой любовью. Потом его сменила дочь - и это, похоже, уже судьба. Перед юбилеем к Маргарите Эскиной пришел корреспондент "Известий" - для начала он спросил, как, собственно, ее отец стал директором Дома актера. - До революции папа учился в медицинском институте. Тогда - и даже после 1917 года - были очень модны благотворительные студенческие вечера, на которые приглашались знаменитые артисты. Папа был очень хорош собой, да к тому же и импозантен, ему знаменитости, как правило, не отказывали. Он блестяще организовывал такие вечера и так увлекся этим делом, что как-то проглядел Великий Октябрь. Справедливости ради надо сказать, что этому очень помогло присущее ему тогда состояние постоянной влюбленности. - Папа, как большевики брали власть? - Ты знаешь, Маргуля, я тогда был с Зиночкой N. 2 ноября 1917 года я шел к ней, а она жила на окраине. Вечером мне сказали, что в центре Москвы стреляют... Папе нравилось приглашать на студенческие вечера артистов и очень не нравилась работа в анатомичке. Дело кончилось тем, что он бросил университет и стал... Тогда это называлось театральным администрированием, а теперь его бы величали продюсером. Особенно он любил возить артистов в Тифлис: там было тепло и сытно. Потом папа стал главным администратором Театра Станиславского и Немировича-Данченко и женился на балерине. Вскоре на свет божий появились мы с сестрой. К актерам он относился так, как к ним теперь уже не относятся: папа перед ними преклонялся. Ему было уже семьдесят, и он - очень известный в то время человек! - с восторгом говорил мне: "Ты знаешь, мне сегодня звонил Яншин". Он мог полдня искать варенье, которое любила Фрейндлих... - А как же он все-таки стал директором? - Его позвали на царство замечательные люди Малого театра, создававшие ВТО. Папа открыл Дом актера 14 февраля 1937 года. После этого он проработал в нем почти пятьдесят лет. Он уже был стар и нездоров, но руководство ВТО хотело, чтобы Дом по-прежнему возглавлял Эскин. А папа был не имеющим высшего образования беспартийным евреем - он понимал, что между ним и властью должен быть посредник, человек с большим именем, царствующий, но не правящий Домом актера. Его "крышевали" общественные директора. Сперва замечательный певец Большого театра Николай Николаевич Озеров, отец Юры и Коли Озеровых - режиссера, комментатора и артиста. Затем общественными директорами были Иван Николаевич Берсенев, Елена Николаевна Гоголева и Михаил Иванович Жаров. Мне особенно запомнился Жаров: когда возникали проблемы из-за капустников, он прикрывал папу своим авторитетом. Капустники всегда начинались в полночь: надо было показать, что дело это клановое, малодоступное, не представляющее угрозы идеологии и общественному строю. Сперва капустники делал Витя Драгунский - он создал первый - и очень большой - "капустный" коллектив. Затем его сменил Ширвиндт. Шутки были достаточно острыми... - Откуда бы быть проблемам: вышучивали-то таких же театральных людей, а не партию и правительство? - Тогда не рекомендовалось вышучивать любое руководство. У папы даже была ссора с Жаровым - тому не понравилась какая-то "капустная" шутка. И все же папа дружил со всеми - и с райкомом, и с горкомом - и ему многое прощалось. Он был человеком пуганым - еврейского вопроса, к примеру, для него не существовало: - Что им не нравится? Погляди, кто приходит на наши вечера! А директора театров? Но когда мы получали газету, где был напечатан список лауреатов Сталинской премии, он сидел и подчеркивал еврейские фамилии. Он был преданным отцом и все же жил Домом актера. А быт был трудным - на его шее были и бабушка, и мы с Зиной. И он - при его-то известности в театральном мире! - хватался за любую работу. Мы всей семьей заворачивали бандероли для службы "Книги-почтой", как только у него появлялись два-три свободных дня, он возил на гастроли актеров. - Это было время дефицита, очередей и блата. Как это сказывалось на директоре Дома актера? - Перед праздниками папе привозили цветы из дружественного совхоза "Победа", и он начинал объезжать магазины и аптеки, всюду целовал ручки дамам и раздавал букеты. Зато если Плятту или Жарову был нужен костюм, он ехал на Каширку, к директору Эдуарду Григорьевичу, и тот был ему сердечно рад. Папа давал вечера для Елисеевского магазина, а актеры получали заказы. В те времена Дом актера был местом для избранных. От зала можно было упасть в обморок: во время папиного юбилея, в 1976 году, Олег Ефремов стоял в проходе - ему было негде сесть. Театрального народа тогда было меньше, и в Доме бывала театральная элита. На треть зала места раздавал сам папа. Это было священнодействием - входит Этуш, папа поворошил-поворошил в своем столе: - Володя, пожалуйста... - Вы - пусть и с некоторым перерывом - унаследовали дело отца. Ситуация Ильхама Алиева в вашей семье была запланирована? - Конечно, нет. Я была стеснительна, заговорить с известным человеком для меня долго оставалось настоящим мучением. Придя руководить Домом актера, я очень боялась; семейное слияние с театральными людьми оказалось большим сюрпризом для меня самой. У меня же была своя жизнь! Я работала заместителем главного редактора детской и молодежной редакции телевидения и зарабатывала больше, чем папа. Но он все равно оставался для нас богом - папа родился 22 апреля, в день рождения Ленина, и мои дети были уверены, что флаги вывешивают в честь дедушки. Мысль о том, чтобы я возглавила Дом актера, впервые возникла у Жарова - папа тогда лежал в больнице. Но когда пришли просить его согласия, он ответил "нет". - Прежний Дом актера погубил пожар, или проблемы начались раньше? - Дом очень изменился в последние папины годы. Начались вечера под названием "Союз искусства и труда - завод "Калибр" встречается с артистами". В Дом актера перестали ходить театральные люди - их сменили парикмахеры и продавцы. Дом затухал, и это было связано с папиным возрастом... Так продолжалось года три-четыре при папе, да и после папы - я пришла сюда не в лучшее время. Меня позвал Ульянов: он хотел, чтобы в Дом актера вернулись прежние времена. Когда на первом моем открытии сезона собрался полный зал, у Михаила Александровича было совершенно счастливое лицо. А я радовалась тому, что к нам пришли Сухаревская и Тенин. В столе у моей предшественницы, Маши Воловиковой, я нашла письмо, где они говорили, что больше не покажутся в Доме актера - нет человека, который для них его олицетворял. А когда позвала я, они пришли... Состоялся замечательный антиюбилей Ульянова - он тогда был председателем СТД и членом ревизионной комиссии ЦК, а на его вечере Броневой пел озорные частушки и Евгений Евстигнеев играл на вилках. Прежний уровень был восстановлен - и тут произошел пожар. Тот дом жалко - это даже не обсуждается! - но здесь, на Арбате, мы делаем то, что нужно сейчас. У нас стало больше камерных вечеров, мы занимаемся благотворительностью. Для театральных ветеранов Дом актера - единственный праздник, оставшийся у них в жизни. Наши поздравления с юбилеем или корзина с подарком для них счастье. То же и с молодежью: они крутятся у себя в Театре Вахтангова, во МХАТе - а где еще им пообщаться со сверстниками? - В былые времена легендарным местом был ресторан ВТО. Вошла актриса Никищихина и на пари скомандовала: "Всем встать!" - и все встали... - Тогда там можно было поесть на три рубля, а можно и в долг. Прежний Дом актера стоял на пересечении всех путей - мимо него шли и по дороге в театр и по пути из театра. Тогда в ресторане ВТО сидели Сличенко и Высоцкий, актеры были за каждым столом. Они получали по сто двадцать рублей, а киевская котлета стоила два пятнадцать, сельдь по-бородински была очень дешевая, и за сущие копейки можно было взять рубленую печень - посыпанный жареным луком печеночный паштет. Можно было заказать эту закуску, а потом одну поджарку на весь столик - полная сковородка картошки, сверху кусочки мяса и жареный лук. В этом ресторане Михаил Козаков познакомился со своей будущей женой, да и не он один. А чего стоил легендарный директор Борода! Тогда так и говорили - "пойдем к Бороде". Сейчас у нас тоже есть ресторан - и очень хороший, но цены в нем не те, да и артисты больше не могут позволить себе через вечер сидеть в ресторане... И рестораны сейчас не в диковинку. Однажды я даже заночевала в ресторане ВТО. Папа открыл Дом актера 14 февраля 1937 года, а 14 февраля 1990-го он сгорел. В первые ночи после пожара я не выходила оттуда, и нигде мне не было покоя. А у входа в ресторан стоял трехногий стул, я присела на него - и вдруг успокоилась и на какое-то время провалилась в сон. Через несколько дней мы пошли брать Музей революции. Раньше там был Английский клуб, так почему бы не превратить музей в клуб актеров? Я шла рядом с покойным Элемом Климовым - страшная, растрепанная, в привезенном из Америки красном плаще, а артисты несли лозунги. Директорша музея вышла и обругала нас, и мы пошли прощаться с Домом актера. Голые стены да выбитые окна, загромоздившие комнаты обломки, пола уже не было, и мы шли по обгоревшей бетонной стяжке. Пробрались в ресторан, там для нас накрыли столы с бутербродами. Были все звезды - мы выпили, попрощались с Домом, потом нам сказали, что здесь опасно. И все разошлись, а мы с Руфиной Нифонтовой выходили последними. А она при всей своей красоте очень тяжело ходила, у нее и туфли-то были соответствующими... Нифонтова идет, и это отдается шагами командора: под их звуки мы покинули ресторан ВТО, и после нас туда уже никто не заходил. - Ходили слухи, что Дом подожгли... - Конечно, подожгли. Тогда начинался большой передел, а он стоял на лучшем месте Москвы. Ни ВТО, ни Дом актера не приносили прибыли, место надо было брать. Я была абсолютно уверена, что мы туда вернемся, но, походив по инстанциям, поняла - об этом нет и речи. Все было спланировано заранее. Время было страшное, но благодаря этой беде я не продолжила дело отца, а создала Дом по своему собственному пониманию. - Вы хотели бы, чтобы ваши дети занимались тем же? - Я отвечу так же, как когда-то ответил папа, - нет, не хотела бы. Это не работа, а что-то совсем иное, пусть они найдут себе другую судьбу. Анни Жирардо начинала день с пива и селедки Каждый год 27 марта мы приглашаем на День театра бывших звезд СНГ, Балтии и западных стран. Однажды мы позвали в Москву Баниониса, Адомайтиса, Миккивера, Кахи Кавсадзе, Вию Артмане. А кроме них пригласили Анни Жирардо. О бывших наших мне сообщают по-домашнему, по-свойски: "Маргарита Александровна, Банионис приехал". И я встречаю их с распростертыми объятиями: "Донатас, как я рада!.." А тут интонации совсем другие, торжественные, и даже с некоторым трепетом: "Мадам Жирардо!" Я выскакиваю в приемную, вижу маленькую, невзрачную, растрепанную, очень веселую женщину. (В Париже у Жирардо только что прошла премьера фильма, и она прилетела к нам прямо с банкета.) Мадам смотрит на меня и произносит по-русски с совершенно неподражаемым акцентом: - Кте пифо', селетка? С этой реплики у нас с Жирардо начинался каждый новый день, и она немедленно получала то, за чем приехала в Россию. На "посиделках" в старом Доме актера бывало всякое: однажды на празднование "запоздалой Широкой масленицы" билеты получили сто двадцать человек известных артистов, видных критиков, гремевших в то время режиссеров. Гости поднялись на пятый этаж и обнаружили, что попасть на праздник можно только через Малый зал. Вход туда был загорожен горкой, какие можно увидеть на детских площадках, - и солидным людям пришлось съезжать с нее на попах. Приземлившегося встречал удар колокола, и голос дежурного герольда объявлял его фамилию: так в зале появлялись Бирман, Завадский, Яншин, Гиацинтова и Хикмет... История, рассказанная на "посиделках" в Доме актера Аркадием РАЙКИНЫМ - ...Однажды после премьеры пошли мы в ресторан. Сидим. Вдруг вижу, ко мне направляется адмирал. Подходит и очень торжественно говорит: "Я подошел, чтобы поблагодарить вас за ваше искусство, которое очень любит народ". И долго продолжает в таком же приятном для меня духе. Закончив, он крепко жмет мне руку и добавляет: "Большое спасибо вам, товарищ Утесов. (Мой старый друг Леонид Осипович Утесов, имеющий обыкновение приезжать на наши премьеры, сидит тут же.) И мне ничего не оставалось, как, показав на него, сказать: - Знакомьтесь, это Аркадий Исаакович Райкин! Александр ШИРВИНДТ: "Мы занимались дозволенной недозволенностью" - Александр Анатольевич, капустник - дело почти семейное, а у Эскина и Жарова из-за ваших шуток были неприятности... - В Москву приезжал Сартр и осторожно говорил отечественным деятелям культуры, что Россия - это застенок. А ему отвечали: "Да вы с ума сошли! Пойдемте в Дом актера и послушаем, что они несут". Это была келейная отдушина: телевидение тогда ничего не снимало, журналистская компания была мягкая и старая. И наше озорство в Доме актера было дозволенной недозволенностью. У нас был знаменитый номер, называвшийся "Мой сурок со мною" - песня советского гастролера". Адоскин пел: "По разным странам я бродил, и мой..." А рядом с нейтральным лицом сидел покойный Всеволод Дмитриевич Ларионов и осторожно постукивал. - И мой... Стук. - И мой... Стук. Шлягерный был номер. А мы с Державиным играли переводчика и гостя Москвы. Он говорил на абракадабре - а я переводил. Тогда построили переход около "Ударника", и он меня спрашивал: - Правда ли, что советские архитекторы строят подземный переход от социализма к коммунизму? По тем временам это был шок. Такой фигни было много: сейчас она выглядит невинно, а тогда находилась на грани фола. В те времена жил и работал известный критик Абалкин, совершенный черносотенец. А у нас имелся номер под названием "Большое режиссерское дерби" - так почему бы не устроить гонки критиков? Репортаж с ипподрома, все наездники - критики: - Вперед вырывается Юзовский, костюм красный, на спине номер один, за ним - Бояджиев, костюм зеленый, на спине номер пять. Их пытается догнать Абалкин, костюм произвольный, на спине - "черная сотня". После этого Эскина-папу и Жарова вызывали куда надо. А через некоторое время (я думаю, что все было именно так) начальники прогневавшихся начальников давали отбой. Советскому Союзу был нужен плюрализм мнений - на пятом этаже закрытого актерского клуба, в зале на полторы сотни человек.