Евгений АРЬЕ: "Война мало влияет на театр"

В 1990 году молодой режиссер Евгений Арье, незадолго до того эмигрировавший из СССР, вместе с Леонидом Каневским (майор Томин из "Знатоков") создал в Израиле театр "Гешер". Нынче "Гешер" считается лучшим театром страны. С 9 по 15 октября его спектакли можно будет увидеть во МХАТе имени Чехова. Перед началом гастролей Евгений АРЬЕ дал интервью корреспонденту "Известий" Алексею ФИЛИППОВУ. - Легко ли нашим театральным людям адаптироваться в Израиле? - Любая эмиграция очень сложный процесс - даже если это не связано с профессиональной адаптацией. Ты сталкиваешься с совершенно иными реальностями, заново рождаешься и начинаешь строить другую жизнь. А профессиональная адаптация драматических артистов практически невозможна: это доказали судьбы многих наших иммигрантов, в том числе таких блестящих профессионалов, как Ирина Селезнева и Михаил Козаков. Ирина быстро освоила иврит и достаточно успешно начала свою жизнь в Камерном театре. Затем все стало складываться хуже, и в конце концов она уехала в Англию. Миша Козаков упорно учил иврит, но в Израиле его профессиональная судьба тоже скорее не сложилась. Проблема состояла в том, что они пытались адаптироваться в одиночку... - Потому-то и был создан театр "Гешер"? В чем заключалась его идея, что он представляет из себя сейчас? - В Израиль эмигрировало огромное количество русскоязычных: только с первой волной эмиграции - около 600 тысяч. В их числе были и театральные деятели: не только актеры, но и звукорежиссеры, осветители, помощники режиссеров. Возникла вполне очевидная идея: создать театр, где артисты смогут играть на русском - до тех пор, пока и они, и зрители не освоят иврит. У нашего проекта были противники - они не принимали идею театра, который должен был начаться как русскоязычный и затем перейти на иврит. Но были и друзья: они написали письмо в правительство, и мы начали получать государственную дотацию. В тот момент она была маленькой, но мы смогли начать работать не как кучка энтузиастов, а как профессиональный театр. Те маленькие деньги были важнее сегодняшней вполне весомой дотации. Мы получаем ее вместе с пятью другими государственными театрами Израиля. - А сейчас "Гешер" двуязычен? - Этим он и уникален. Но "Гешер" не просто двуязычный театр: одни и те же актеры играют у нас на двух языках. Я и сам этому удивляюсь - за их работой стоит абсолютно уникальный психологический процесс. А наши эстетические позиции просты: мы стараемся быть непредсказуемыми и строим спектакли исходя из литературного материала. Если это Достоевский, мы строим мир Достоевского. Поэтому спектакли "Гешера" очень разные, и израильских критиков поначалу очень удивляло это обстоятельство. Мы начали со спектакля "Розенкранц и Гильденстерн мертвы", поставленного по достаточно сложной пьесе, - я хотел показать, что театр создается не для развлечения. После этого я поставил "Дело Дрейфуса", пьесу простую и наивную. Критика на "ура" приняла первый спектакль, а от второго испытала шок - он был абсолютно другим. - Какова аудитория вашего театра? - Это коренные израильтяне. И примерно 30 процентов зрителей на каждом спектакле - наши бывшие соотечественники. Они в достаточной степени освоили иврит и предпочитают смотреть спектакли на нем, а не существовать в рамках русского гетто. Мы играем и на русском, но таких спектаклей становится все меньше. - Израиль театральная страна? - Да. Количество театральных зрителей в процентном отношении в Израиле больше, чем где-либо в мире: в прошлом году на шесть миллионов израильтян пришлось два миллиона театральных билетов. С другой стороны, здесь нет таких театральных традиций и школ, как в России, Англии или Германии. В этом смысле многое приходится начинать сначала. Но наша работа - это признают все театральные критики - многое изменила в здешних взглядах на театр. - Идущая в Израиле террористическая война как-то влияет на отношение к театру? - К моему великому удивлению, зрители продолжают ходить в театры, у меня все время полные залы. Разве что сразу после теракта бывает сорок-пятьдесят отказов на 900-местный зал (в Израиле принято заказывать билеты заранее, по телефону). У израильтян такая позиция: происходить может все что угодно, но жизнь продолжается. Война влияет на театр опосредованно. Экономика падает, мы получаем меньшую дотацию. Но мне есть чем похвастаться - в связи с уменьшением дотации почти во всех театрах Израиля произошло уменьшение зарплаты, прошли увольнения, а мы держимся. - Есть ли у местной театральной публики свои предпочтения, существуют ли стереотипы, которые приходится ломать? - Здесь очень любят, если спектакль сделан на израильском материале, если это "про них". Зритель в Израиле менее искушенный, чем русская публика, но зато открытый и очень наивный: его легче заставить засмеяться и заплакать. Хотя круг ассоциаций у него (я не говорю об интеллигенции) - более бедный, чем в России. Израильский зритель предпочитает комедии, истории, к которым можно подключиться не напрягаясь. Эти стереотипы мы и ломаем - за всю историю "Гешера" я не поставил ни одной коммерческой пьесы. Оказалось, что такой театр может быть и популярен, и финансово состоятелен. - Близка ли национальному характеру русская театральная школа: система Станиславского и связанная с ней муравьиная работа? - Не близка. Очень долгое время здесь доминировала "Габима" с ее русскими традициями. Считалось, у настоящего актера должен быть тяжелый русский акцент. Это длилось довольно долго - в Израиле ставили медленные, тяжелые, пыльные спектакли. Затем в стране появилась собственная драматургия, возник выросший на ней Камерный театр. В последние годы перед нашим приездом было велико влияние американского кино и театра. В Израиле ставили Миллера, Уильямса, абсурдистскую драматургию, но актерское существование сильно отличалось от того, что принято в русском театре. С появлением "Гешера" начал происходить процесс, замыкающий кольцо: выяснилось, что на основе русской школы можно строить живой и современный театр.