«Иногда мне страшно, что всё это повторится»
В польском Освенциме 27 января отметят 75-ю годовщину освобождения Красной армией, пожалуй, самого известного концентрационного лагеря Второй мировой войны. Главными гостями церемонии станут выжившие узники лагеря, рассказал «Известиям» директор музея Аушвиц-Биркенау Петр Цывиньский. И именно им предстоит сказать главные речи — все остальные участники будут только слушать.
Ключ к настоящему
В Биркенау есть взорванная лестница — она ведет в подвал, где была газовая камера, рассказывает 95-летний Игорь Малицкий. Он попал в Аушвиц, когда ему было 14 лет.
— Однажды нас, мальчишек постарше, немцы заставили вытаскивать оттуда трупы. Мой друг, Коля Мурзай, кричит мне: «Майор (а у меня прозвище такое было, сейчас я уже генерал-майор), там мальчик кричит». Я думаю: ну, это кто-то из наших. Говорю: «Ну, успокой его». А Колька отвечает: «Но он маленький». И когда я туда подошел, вижу: лежит женщина, и возле ее груди ползает маленькое дитя — видимо, не было задавлено газом. Я спрашиваю старшего товарища: «Дядя Ваня, что с ним делать?» Он говорит: «Ну, вынеси, скажи, что здесь ребенок живой». Я вынес и обратился к немцу, который там дежурил: «Herr, das kinder ist nicht tot (Господин, ребенок не умер)». Тогда я уже говорил по-немецки, научили быстро. А немец берет мальчика за ножки, ударяет об землю — и в кучу к мертвым.
Бараки концлагеря Аушвиц-Биркенау. Январь 1945 года
На глазах у 95-летнего профессора, приехавшего в Освенцим из Харькова, слезы. Он пережил четыре концлагеря и признается: Аушвиц — не самое страшное, что ему пришлось увидеть.
— Я плохо слышу, говорите громче: это война меня оглушила. Но не та война, что с немцами, а наша, донбасская война. Я же живу на границе, — признается ветеран. — То, что сейчас творится, вообще непостижимо. Я такого даже представить себе не мог тогда, сидя в концлагере, что мы пойдем брат на брата. Вот это самое страшное.
Игорь Федорович — один из 200 узников Аушвица, приглашенных в Освенцим на годовщину освобождения лагеря. Сколько точно будет гостей, директор музея Аушвиц-Биркенау Петр Цывиньский сообщать не спешит. Три дня назад ему позвонил один из ветеранов и попросил прощения: врач запретил ему лететь, потому что может не выдержать сердце.
— В 2015 году, когда мы отмечали 70-летие освобождения концлагеря, к нам прибыло 300 узников. Но годы берут свое. Большинству из тех, кто приехал к нам сегодня, под 90, а то и под 100 лет, — отметил директор.
На вопрос корреспондента «Известий» о том, приглашены ли на памятную церемонию солдаты Красной армии, освобождавшие Освенцим, директор с сожалением отмечает, что «никого из них найти не смогли».
Дети, заключенные концентрационного лагеря Аушвиц-Биркенау
— В течение многих лет мы пытаемся пригласить тех, кто действительно освободил Аушвиц. Пять-шесть лет назад я лично обратился к посольству России в Польше с этим вопросом, просил помочь коллег, которые работают в Музее Великой Отечественной войны в Москве. Но никого из тех ветеранов отыскать не удалось, — рассказал Цывиньский «Известиям». — Судьба этих людей была трагична, они спешили занять Вроцлав, пока он не стал немецким форпостом обороны Берлина с юга. Вы знаете, последние километры до немецкой столицы были сплошным минным полем.
Директор музея сразу просит не примешивать к трагедии польско-российские споры на этот счет.
— 20 лет назад политики обсуждали экономику, оборону и охрану здоровья — в общем, те вопросы, ради которых мы их и избирали. Мы почему-то не слышим, чтобы они лезли в астрономию, биологию или физику. Так с чего же политики вдруг решили, что история — это их поляна? Оставьте ее историкам, — говорит Петр Цывиньский. — Насчет трактовки термина «освобождение Восточной Европы» давно идут дискуссии.
Но для тысяч выживших в Аушвице совершенно ясно: концлагерь освободила Красная армия.
Стена смерти на площади у 11-го блока в музее на месте бывшего концлагеря Аушвиц-Биркенау
— Наши главные гости не политики, не короли, а выжившие в страшном концлагере. Сейчас, когда мир стремительно меняется, их истории, истории такого места, как Аушвиц, служат людям опорными точками, за которые держишься, чтобы нащупать правильную дорогу, — пояснил пан директор. — Мир снова становится местом, где исчезает солидарность между народами. В 1994 году в Руанде случился страшнейший геноцид, но мы молча наблюдали — погибло свыше 10 тыс. человек. Два года продолжаются преследования рохинджа в Мьянме, миллионы были вынуждены бежать в Бангладеш, но мы снова ничего не делаем — всех опубликованных новостей едва хватит на 150-страничную книгу. Аушвиц — это не музей прошлого, это ключ к пониманию настоящего.
«Меня спасла немка»
— Меня должны были пристрелить 77 лет назад, — начинает нашу беседу Ксения Ольхова.
Она и ее сестра Лидия родились в Варшаве. Обе попали в Аушвиц после подавления восстания, им было по 14 лет.
— Ясно помню тот день. В Варшаве тогда на стенах зданий висели таблички: за одного убитого немца полагалось убить 60 человек. Неважно, поляков или евреев. За одну убитую немку — 40. Я ехала домой в трамвае, вдруг кто-то выстрелил — и высокий немец перед нами упал. Стреляли в спину. Поднялся крик, трамвай резко остановился. Я спряталась под сиденьем — мне было чуть больше десяти, что еще я могла сделать? Прибежали гестаповцы, вывели всех из трамвая и начали строить к стене первого попавшегося дома — 60 человек не набиралось, они начали облаву по району, ловили всех, кто попадался под руку. Пока они были заняты, парень рядом со мной нагнулся и тихонько, чтобы немцы не услышали, сказал: «Бежим!» И мы побежали. Тут же, естественно, выстрелы, погоня. Я скрылась в ближайшем переулке и чуть не сбила с ног женщину с ребенком — судя по богатой одежде, немку. Она слышала выстрелы и видела, как я убегаю. Нисколько не сомневаясь, она взяла меня за руку и провела с собой в подъезд, сказав охране: «Das ist mein kinder» («Это мой ребенок»). Через несколько минут я услышала, как гестаповцы закончили пересчет — и выстрелы. Расстреляли всех. А меня спасла немка. По-видимому, жена одного из этих гестаповцев.
Печи крематория концентрационного лагеря Аушвиц-Биркенау
Освенцим в переводе с польского «освященный» — над красными бараками сияет не по-зимнему яркое солнце, окна пускают солнечных зайчиков, будто ни в чем не бывало.
— Больше всего здесь туристов из Германии, они всегда приезжают большими группами. Часто я вижу семьи с совсем маленькими детьми — видно, что для немцев Аушвиц — это действительно важно, — рассказывает официантка Леся из ресторана напротив входа, пока мы следим за немецким семейством за соседним столиком.
В Освенциме почти ни у кого нет собак, признается библиотекарь Марек, вызвавшийся довезти меня после вечерней встречи с выжившими узниками.
— Здесь не любят громкие звуки, мы любим тишину, сам понимаешь, — мой собеседник всё время смотрит на руль, мы беседуем на смеси русского и польского. — Страшно ли мне здесь жить? Нет, я слишком долго здесь живу. Смотри направо.
Справа ночь: едва освещенные зубцы бараков, колючая проволока и резкие огни прожекторов.
— Но иногда мне правда страшно, что всё это повторится, — Марек отпускает руль одной рукой, поправляет очки. — И тогда я действительно подумываю завести собаку.
Один из бараков концентрационного лагеря Аушвиц-Биркенау
Накануне в Facebook на странице лидера польских неонацистов Петра Рыбака появился призыв выйти к стенам Аушвица и высказать всё, что поляки думают об освобождении Польши от евреев. В прошлом году в согласованном властями марше радикалов участвовало около двух сотен человек. В этом году мероприятие не согласовали, но это, по-видимому, не останавливает неонацистов — под последней записью Рыбака собралось уже около 90 комментариев.
Любопытно, что вечером 26 января часть комментариев, разжигающих ненависть, исчезла. Впрочем, Петр Рыбак — фигура и без того известная своими антисемитскими взглядами. В 2015 году он сжег на рынке во Вроцлаве чучело еврея.
Последние предложения я пишу по дороге из музея Аушвица к автобусному вокзалу. Внезапно понимаю, что иду по тропинке, проложенной посреди бывшей железнодорожной колеи — той самой дороги, которая вела к главным воротам концлагеря. Раздается свисток далекого поезда, выныривающий из-за бараков, — и я понимаю, о каком чувстве страха говорил пан Марек.
