75 лет назад, 9 августа 1942 года, в блокадном Ленинграде состоялся концерт, навсегда вошедший в летопись Великой Отечественной войны: в полуосвещенном (не хватало электричества) белоколонном филармоническом зале в исполнении оркестра Радиокомитета прозвучала Седьмая — Ленинградская — симфония Дмитрия Дмитриевича Шостаковича.
Почему так памятен до сих пор этот легендарный концерт? Почему любой серьезный разговор о нем всё еще вызывает бурю эмоций и разноречивых мнений?
Тут многое сошлось: война, музыка, город. Общая трагедия и общее желание выжить и победить. Итогом стало событие, уникальное не только для истории войн, но и для истории симфонии как жанра.
Очевидец вспоминал: «Пестрый оркестр, одетый в кофточки и телогрейки, пиджаки и косоворотки, играл вдохновенно и напряженно. Управлял, парил над всем этим скелетообразный дирижер Элиасберг, готовый выскочить из своего фрака, который болтался на нем, как на огородном пугале. Когда играли финал, весь зал встал. Нельзя было сидеть и слушать. Невозможно».
Как теперь любят писать в СМИ, «в ложе справа было замечено» руководство города, а также командующий Ленинградским фронтом генерал-лейтенант Леонид Говоров. Поздравляя Элиасберга после концерта, он сказал дирижеру: «А мы для вас сегодня тоже славно поработали».
Что имел в виду не склонный к хвастовству, обычно сумрачный и суровый командующий? По его приказу была осуществлена специальная операция под кодовым названием «Шквал». Артиллерийские батареи 42-й армии обрушили на немецкие позиции 3 тыс. крупнокалиберных снарядов. Их задачей было не допустить обстрела врагом города — и в особенности филармонии — во время концерта. И эта цель была достигнута.
Об этом факте знают многие. Но многие ли задумывались о логистике подобной беспрецедентной военной операции? Боеприпасами в те трудные годы не разбрасывались. На это надо было получить разрешение с самого верха. Но Говоров, прошедший причудливый путь от колчаковского офицера до маршала Советского Союза и пятикратного кавалера ордена Ленина, был на особом счету у генералиссимуса.
Немаловажным фактором было и то, что за четыре месяца до этого Седьмая симфония Шостаковича удостоилась Сталинской премии первой степени. Она уже была повсеместно (включая Англию и Америку, тогдашних военных союзников) признана культурным символом сопротивления России фашистскому нашествию.
В США портрет Шостаковича, изображенного в каске пожарного на фоне горящих зданий, появился на обложке журнала Time — честь, которой до сих пор домогаются ньюсмейкеры всего мира. Подпись под портретом гласила: «Пожарный Шостакович: посреди бомб, взрывавшихся в Ленинграде, он слышал аккорды победы».
Да, теперь мы понимаем, что без поддержки власти исполнения Седьмой — в том числе и самое знаменитое из них, блокадное — не получили бы такого грандиозного международного резонанса. Но если бы симфония Шостаковича была всего лишь пропагандистским опусом (как в свое время утверждали некоторые западные музыкальные критики), то она не вызывала бы сильнейшего душевного отклика и в наше в высшей степени скептическое время. А я был свидетелем сравнительно недавнего ее исполнения в нью-йоркском Карнеги-холле: публика вновь повскакивала с мест и бурно аплодировала со слезами на глазах.
Всё дело в том, что Седьмая — произведение многослойное, со сложным генезисом. В частности, сейчас документально установлено, что ее самая известная тема — так называемая тема нашествия — была сочинена Шостаковичем еще до войны. Своей близкой знакомой Флоре Литвиновой композитор сообщал доверительно: «Это музыка о терроре, рабстве, несвободе духа».
Сын Шостаковича Максим говорил мне о том же: «Совершенно очевидно, что эта симфония — не только о Второй мировой войне. Это симфония о войнах, которые были, есть и, увы, еще будут, о трагедиях и катаклизмах, которые пережил наш народ, а главное — о Человеке, призванном все это выстрадать и пережить…»
В Седьмой симфонии всё важнее для нас ее скрытый религиозный подтекст, который ощущался и первыми слушателями. В своем дневнике военных лет Николай Пунин, муж Ахматовой, записывал: «Если бы были открыты церкви и тысячи молились, наверное, со слезами в мерцающем сумраке, насколько менее ощутима была бы та сухая железная среда, в которой мы теперь живем».
Очевидцы рассказывали, что исполнения Седьмой в те годы превращались в подобие религиозного ритуала: люди проходили через некий катарсис, испытывая духовное очищение и просветление. Они, быть может, и не думали об этом, но эффект был схожим. Такова сила подлинного искусства. В этом — тайна и магия Седьмой симфонии Шостаковича.
Автор — музыковед, журналист, писатель, создатель книги «Свидетельство. Воспоминания Дмитрия Шостаковича, записанные и отредактированные Соломоном Волковым»
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
