«Писали о нас плохо, хотя успех был фантастический»
В Москве проходит ежегодный летний фестиваль Государственного академического театра классического балета Наталии Касаткиной и Владимира Василёва. В программе — классические и современные постановки, принесшие коллективу заслуженное признание. Разговор обозревателя «Известий» с народной артисткой Наталией Касаткиной начался с вопроса о новой работе.
— Появилась информация, что вы готовите балет «Щелкунчик-2»...
— Балет будет называться «Щелкунчик и принцесса Пирлипат». У Гофмана есть эта история. В нашем первом «Щелкунчике» она тоже есть, но разыгрывается как небольшая сцена, а тут будет серьезно, на два акта.
Музыку пишет замечательный Эдуард Артемьев. Мне кажется, мы с ним нашли общий язык. В его музыке есть темы Чайковского, причем не только из «Щелкунчика» — из Пятой симфонии, других произведений, но это авторская транскрипция. Много забавного. Есть и завораживающие эпизоды. Например, финал первого акта — это какой-то космос…
— Музыка уже готова?
— Не вся, но многое. Мы с Артемьевым договорились, что сначала попробуем освоить музыку, которая есть, а потом, если чего-то будет не хватать, обратимся к нему.
— Михаил Шемякин в Мариинском театре тоже ставил историю Щелкунчика и принцессы Пирлипат. С вашим балетом она каким-то образом перекликается?
— Нет. Балет Шемякина — это балет художника. Его многие ругали, а мне понравился. В начале прошлого века во время Дягилевских сезонов художники вышли на первый план. Рерих, Бенуа и другие были главными в спектакле. Я вспомнила Рериха в связи с «Весной священной», там было много неподвижных моментов, когда Нижинский давал зрителям возможность слушать музыку и разглядывать костюмы. Шемякин возобновил эту традицию. Мне кажется, что хорошо.
— Кстати, о «Весне». В этом году отмечается 135 лет со дня рождения ее автора, Игоря Стравинского, а вы с Владимиром Василёвым первыми в Советском Союзе поставили этот балет.
— Стравинскому было дорого то, что мы сделали балет на русскую тему, по архивным материалам. Мы с ним виделись в Нью-Йорке, когда Большой театр привез на гастроли «Весну священную», которая прошла замечательно. Он видел спектакль, подписал нам программку, и там слеза капнула на то, что он написал.
— В 2013 году, когда в Большом театре праздновали 100-летие «Весны священной», все ожидали, что в программу будет включен и ваш балет.
— Он был включен. Нас пригласили, затем неожиданно приглашение отменили и позвали Уэйна Макгрегора (британский хореограф. — «Известия»). А тот в итоге отказался. Почему нас отменили, я не знаю. Мы должны были выступить своим коллективом — с декорациями, артистами. Спектакль был отрепетирован. Он у нас идет до сих пор.
Сейчас в рамках «Больших гастролей» мы были в Крыму, показывали там на творческой встрече запись — кусочек с премьеры, где Юра Владимиров — Пастух, а я — Бесноватая. Это фантастика, как Юра танцевал, как выкладывался — невероятно. Потом показали студентам и преподавателям Крымского университета культуры, искусств и туризма полностью спектакль, но уже в исполнении нашего коллектива. Столько вопросов было… Какой-то кубинец там оказался, говорит: «Это же абсолютно современная хореография, почему вы его не показываете?». А мы его показываем в «Новой опере», но редко, потому что необходим большой состав оркестра.
Нас ругали ужасно после «Весны священной», не давали ставить шесть лет. Андрей Павлович Петров видел в Министерстве культуры книжечку, где было написано: «Спектакли Василёва и Касаткиной не рекомендовать для постановки». Мы были «модернисты» и «сексуально озабоченные», не понимаю, почему. Нам говорили: «Наденьте на Адама и Еву костюмы, они не должны быть голыми». У нас есть фотографии, где Миша Барышников и Ира Колпакова в костюмчиках, иначе не пропустили бы спектакль. Такое было время.
— Адам и Ева — персонажи «Сотворения мира» Андрея Петрова. Вы ведь должны были поставить этот балет в Большом театре, но не поставили. Что это за история?
— Обыкновенная история, этого надо было ожидать. Начали мы королевским составом: Екатерина Максимова — Ева, Владимир Васильев — Адам, Юрий Владимиров — Черт, Борис Акимов — Создатель, Нина Сорокина — Чертовка. А потом нам запретили ставить. Объяснили, что мы, может быть, сами того не желая, пропагандируем божественное происхождение человека. Позже Катя Максимова снялась в фильме-балете «Адам и Ева» с нашим солистом Станиславом Исаевым, это — практически полная киноверсия «Сотворения мира».
— Но в Кировском (Мариинском) театре балет шел?
— Шел, и очень долго. Михаил Барышников по-настоящему стал знаменитым после этого балета, и за ним стали особенно следить, как бы он не удрал. В ЦК КПСС ходила такая фраза — «Падение молодого Барышникова началось с «Сотворения мира».
— Об этой истории сейчас вспоминают в связи с переносом спектакля «Нуреев» в Большом театре. Как вы относитесь к этой ситуации?
— Я не видела то, что они сделали. Должна увидеть, тогда и скажу, как к этому отношусь.
— Идея балета, посвященного танцовщику, вас привлекает как хореографа?
— Конечно, привлекает, если это посвящено его творчеству.
— В этом году еще один юбилей. «Кармен-сюите», созданной композитором Родионом Щедриным и хореографом Альберто Алонсо для Майи Плисецкой, — 50 лет. А вы танцевали в первом составе.
— Это величайший балет. Сейчас, когда не стало Майи, мне трудно его смотреть. Там было что-то, вложенное именно в нас. Альберто каждому говорил: «Твоя роль — главная». Моя роль была — Бык, он же Рок, вторая ипостась Кармен. Хосе — тоже главный: без него не будет Кармен. Тореадор — главный. И так далее, вплоть до кордебалета, все — главные. Мы чувствовали себя очень значительными, поэтому и получилась Майя такой. Впрочем, она и без нас такой получилась бы, потому что гениальна, но вместе с нами, с этой командой...
В таком составе мы путешествовали по миру 10 лет. Помню, Альберто приехал на спектакль в Милан, в «Ла Скала», и в зрительный зал не пошел. Я спрашиваю: «Почему ты не смотришь, у тебя будет такой успех!» — «Нет-нет, не пойду. Я не видел успеха, я читал только ужасную прессу».
Писали о нас плохо, хотя успех был везде фантастический. Во Франции ругали Щедрина за то, что испортил Бизе, где-то ругали вообще всё. Тогда в Милане мы силой вытащили Альберто на поклоны. Акустика в «Ла Скала» представляете какая, и там просто стон стоял — такой был восторг невероятный. Я говорю ему: «Ну и плюнь на эту прессу, разорви и сожги».
Алонсо очень многое в нас вложил. Когда он начал ставить, еще не было партитуры Щедрина, он ставил под Бизе, и если ему не хватало музыки, просто делал паузу. У меня был выход, а потом пауза. И так по всем ролям. Щедрин сидел на репетициях. Следил за нами и сразу вписывал в партитуру все нюансы. Поэтому такой живой и необыкновенный получился спектакль.
— Александр Годунов, с которым Майя Плисецкая снялась в фильме «Кармен-сюита», был лучшим Хосе, на ваш взгляд?
— Они все были разные. Первым Хосе был Коля Фадеечев. Казалось бы, чистейший классический танцовщик. В Лондоне его называли «коммунист-аристократ» или что-то в этом роде. Но у него получилась эта роль, казалось бы, характерная. А у Годунова было что-то свое, необыкновенное. В нашей «Весне священной» он, кстати, станцевал Пастуха, свою последнюю роль в Большом театре. Это тоже было событие. А я свою роль Бесноватой тогда отдала Милочке, его любимой женщине (балерина Большого театра Людмила Власова. — «Известия»).
— «Кармен-сюита» привлекала многих хореографов. Вы видели что-то из этих постановок?
—Я старалась не смотреть.
— Версию Макса Эка Плисецкая называла ослепительной.
— Майя Михайловна очень хорошо относилась ко всем версиям. Ей нравилось, что на музыку ее любимого мужа делают спектакли. Но Матс Эк очень талантлив, я думаю, что это здорово было.
— Меня всегда интересовало, как вы с Владимиром Юдичем ставите. В вашем дуэте кто-то ведомый?
— Абсолютно нет. Мы зачастую даже не знаем, кто что сделал. Либретто мы сочиняем вместе, вмешиваемся в работу друг друга, ругаемся. Хореографию я могу, лежа на диване, сочинять, а потом идти в зал и показывать, а он должен обязательно топать, прыгать, пробовать. Но всё равно, когда мы сходимся в зале, всё соединяется. Не всегда мужские танцы ставит Владимир Юдич, бывает, и я, и наоборот. Поддержки — это, конечно, его. Я могу рассказать, какой бы мне хотелось видеть поддержку, но реализация самого приема — как мы шутим, «куда бежать и за что хватать» — конечно, за ним.
— Вы когда-нибудь говорили друг другу: «Нет, мы больше не будем работать вместе»?
— Такого не было, но крик стоял каждый раз. Наш маленький сын Ванечка говорил: «Папа, мама, ну что же вы так кричите? Я бы не стал так кричать». И он вырос спокойным мальчиком, может быть, потому что мы так орали. Просто не могли друг до друга докричаться. После выяснялось, что говорили об одном и том же, но по-разному.
— У вас сейчас практически семейное предприятие: вы — хореографы, сын Иван Василёв — директор. Какие плюсы и минусы есть у такого содружества?
— Не вижу минусов. Разве что один. Иван получил образование как режиссер кино. У него есть несколько самостоятельных фильмов, есть фильмы, в которых он был вторым режиссером. И мне жалко, что он это потерял. Но Сергей Герасимов, у которого он учился, научил своих студентов подходу к экономике. Поэтому, когда он пришел спасать нас, что нужно было — в какие-то годы судьба театра находилась под угрозой, — ему это удалось.
— Сложно задавать такой вопрос, но жизнь есть жизнь. Что будет с театром после вас? Обычно авторские театры после ухода создателей, прекращают существование.
— Не всегда. Конечно, самое простое в балетном театре — давать с утра до ночи «Лебединое озеро» и «Щелкунчика»… Но, думаю, этого не произойдет, особенно если будет построено здание и наш театр будет функционировать как настоящий Центр балета, о котором мы говорили и над созданием которого работаем. Кстати, у нас очень талантливая внучка, Катя Василёва. Сейчас она главный режиссер Челябинского театра оперы и балета. На ее счету почти 20 спектаклей — оперы, мюзиклы, современные вещи. Если бы всё у нас случилось со строительством, это был бы уже авторский театр и балета, и оперы…
